Место Снов
Шрифт:
– Лех, давай, пыхни.
Леха послушно втянул воздух и выдохнул из ноздрей струю зеленого пламени. Огонь ушел в песок, и песок сразу же сплавился в круглый пятак. Лара поставила на этот пятак котелок, и борщ мгновенно вскипел. В животе у Зимина заурчало совсем громко.
– Почему его зовут Леха? – заметил Ляжка. – Его надо назвать по-нашему. Его надо назвать Пыхарь…
– Сам ты пыхарь, – сказал Зимин. – Не лезь к чужому дракону, своего заведи лучше…
Несмотря на такое огненное усердие, дракон распространял вокруг себя неожиданную прохладу, находиться в его обществе было приятно и легко.
– Я тоже знал одного такого дракона… – начал Ляжка.
Зимин удивлялся. Ляжка обычно не отличался особым красноречием, а если и рассказывал что-то, то всегда истории из собственной жизни и жизни своих многочисленных приятелей. С обилием злокачественной лексики и всевозможных неприличий. Например, историю про то, как один мальчик отправился пугать девчонок в бассейне, а те взяли и закрыли его в кочегарке, где этот типус проторчал три дня и вынужден был съесть крысу, которую про запас зарыл в уголь охранный пес. Так что сейчас неожиданное красноречие Ляжки Зимина насторожило.
Ляжка рассказывал:
– И тогда этот моторхэд схватил топор и как прыгнет с башни с громким криком, а дракон увернулся, и этот долдон свалился с тридцатиметровой высоты…
– Хватит пургу гнать, – сказал Зимин. – Ты мне надоел.
Ляжка собрался ответить что-нибудь едкое, но Лара взглянула на него, и Ляжка передумал.
– Ладно, давайте есть. – Лара достала кремниевые ложки и по-турецки уселась на песок.
Зимин сел напротив, взял ложку, но зачерпывать не спешил, ждал, пока не начнет Лара. Лара подмигнула Зимину и сказала:
– Давай, начинай, ты же мужчина.
– Я, дорогуша, тоже не сено, – буркнул Ляжка. – Чувства бессрочные имею…
– Ешьте лучше, а то простынет.
Зимин помялся, зачерпнул первым и чуть не подавился.
– Что? – испугалась Лара.
Это был тот самый вкус. Мать варила борщи три раза в неделю, она вообще, кроме борщей, почти ничего не варила.
Зимин зачерпнул еще ложку и убедился, что борщ именно такой. Настоящий буржуазный борщ с хреном и горчицей имени небесного тихохода, производства завода, на котором работала его мать. Если бы Зимин не видел перед собой Лару, то подумал бы, что это матушка его готовила. И тут же Зимин вспомнил, что есть такое мнение, что, типа, мальчики всегда ищут себе подружку, похожую на собственную мать. Он даже с испугом поглядел исподтишка на Лару – мало ли что, а вдруг каким-нибудь чудом…
Нет. Лара совсем не была похожа на его мать. Ни чуточки. Зимин облегченно вздохнул. Не хватало еще, чтобы мамаша тут оказалась. Тогда, вообще, хоть вешайся на невидимых подтяжках.
А борщ… Что борщ, борщ многие стряпать умеют.
Зимин зачерпнул еще.
– Не нравится? – настороженно спросила Лара. – Я сама варила.
И тут Зимина охватило очередное трудноклассифицируемое чувство. Ему показалось, что эту девчонку он знает давно. Полтысячи лет и даже больше. Еще показалось Зимину, что он не сидит сейчас на берегу круглого озера, что не смотрит на него невозможный до одурения дракон, и нет на нем нелепой рыцарской брони, и Ляжка ему не знаком, он его вообще никогда не видел. А сидит он, Зимин, у себя на кухне, за
А Ляжку охватило еще более трудноклассифицируемое чувство. Как будто он купил дорогой журнал с любимыми им океанскими яхтами и уже уединился в кладовке между кухней и единственной комнатой их квартиры. И уже задернул для интимности шторы, и приготовился, и уже ощутил сладкий трепет намерений, и открыл первую страницу и обнаружил, что внутрь книжки блаженного «Яхт Универсума» попал рассказ о «Сикстинской мадонне» и других шедеврах Дрезденской картинной галереи. И что будто бы Ляжка прочитал этот рассказ и внезапно ощутил, что костер его могучих олигархических желаний потух и он даже не знает, что ему делать.
И от этого хотелось плакать почему-то.
И лишь небывалым сейсмическим усилием воли Ляжка избавился от этого наваждения. Применил хитрую, но действенную тактику. Он взглянул на Лару, как глядел на всех девчонок, и увидел, что губы у нее, пожалуй, слишком тонковаты, а уши длинны и вытянуты слегка кверху, что волосы цвета хурмы ей не совсем идут, и она тоща. Да и вообще, наверное, дура.
Ляжке сразу полегчало, и он спокойно подналег на борщ.
– Не нравится? – повторила Лара.
– Наоборот! – очнулся Зимин. – Наоборот! Классно, я уже сто лет не пробовал борща! Ты здорово готовишь! Просто супер!
– Спасибо, – Лара слегка покраснела.
– Путевая жрачка, – Ляжка испортил все волшебство. – Классно стряпаешь, как девки в столовке. Сто лет бы такое рубал.
– И я, – сказал Зимин. – Знаешь, Лар, эти яблоки с сыром уже надоели…
– Знаю, – кивнула Лара. – Мне тоже быстро надоели. Давайте, кушайте, а то остынет.
– Нормально, – Зимин лупил борщ. – Я и холодный очень люблю. Знаешь, я все это время мечтал о свекольнике…
– А я первое время о блинах мечтала, – сказала Лара. – Мечтала, мечтала, а потом перестала.
– А я селедку в яблочном уксусе люблю, а здесь селедки не достать…
– А я люблю… – начал Ляжка.
Они принялись вспоминать все, что любят: селедку, шоколадки с воздушным рисом, курицу карри, клюквенные леденцы, копченую оленину, квас с изюмом, пиццу, перепелиные яйца с грибами, и пока вспоминали, опустошили котелок наполовину. Зимин объелся, отвалился на спину и стал облизывать ложку. Ляжка тоже облизывал ложку и после каждого лизка зачем-то прикладывал ее к щеке. Было хорошо. Лара сунула котелок под нос Лехе, и тот принялся хлебать остатки неожиданно узким раздвоенным языком. Справился он со своей долей очень быстро, в два приема. Зимин подумал, что Леха, наверное, тоже очень любит украинскую кухню.
– А Лара – настоящее имя? – спросил Зимин.
Лара не ответила, отобрала котелок у Лехи, устроилась на берегу и принялась споласкивать посудину в воде.
– А тебе здесь нравится? – продолжал Зимин.
– Да, – просто ответила Лара. – А тебе что, нет?
– Нравится. Только не привык пока еще. Все не так как-то… Ненормально…
– А мне вот тут не нравится, – сказал Ляжка. – Тут все не так. И туфли навсегда мои натерли ноги… У меня туфли в виде гробов, они натирают мне ноги, Ларочка. А это неспроста…