Месяц Аркашон
Шрифт:
Смысла просьбы я не понял. Она хочет сесть в кресло? Нет, хочет, чтобы я просто немного приподнял задницу, оставив голову и ноги как есть. Я подчинился. Она молниеносно расстегнула мне ремень и зиппер, стянула брюки и трусы до колен, сама встала на колени и начала неспешно, со вкусом сосать член. Он был совсем мягкий, и поначалу, когда она перекатывала-перебрасывала его языком и губами, как тряпичного болванчика, я поймал себя на странной злорадной мысли: а вот ничего у тебя и не выйдет. Но Фея, взяв меня рукой снизу за яйца, работала уверенно и умело, иногда поднимая на меня смеющиеся — зеленые с синими звездочками смешков — глаза и даже улыбаясь. Насколько при такой занятости рта можно улыбаться. Дело быстро пошло на лад, и я
Я отстранил Женщину-с-большими-ногами, вытащил член и сказал: «Извини. Не надо». «Почему?» — спросила она с веселым удивлением. «Я не готов», — сказал я вопреки очевидности. «Я, понимаешь, еще не совсем вошел в роль», — пришпорил я ахинею. «Завтра», — сказал я. «Ну, завтра так завтра, — усмехнулась Заказчица. — Тогда пошли обедать. Я, как ты понял, голодна».
Возбужденный своей стойкостью, я в кураже потребовал к обеду водки. Погорячился: как русские ее пьют и нахваливают — вновь осталось для меня экзистенциальной, как сказала бы Фея, тайной. Хозяйка беззаботно болтала о пробке на автобане и о том, что на Европу откуда-то издалека движется свирепый ураган, который может рассеяться над океаном, а может и не рассеяться и вдарить в том числе по Аркашону. Меня же водка, которой я, как всегда, поперхнулся, вернула в мрачное настроение. Я вспомнил о Мужских Шагах. Они ведь были, были, эти шаги! И сердце вращалось в сведенном теле, и горло ждало клинка. В это трудно поверить сейчас. На другой стороне стола, на заднем плане роскошная Женщина-кенгуру деловито мажет хлеб сырной пастой. На переднем плане, прямо под носом, расплывчато наклоняется над моей тарелкой черпак с луковым супом. Я закрываю один глаз. Женщина ушла из фокуса, расплылась, зато черпак и рука слуги стали отчетливы, как прямой удар в челюсть.
Вот: реальность. Мне не страшно. Недурные собой и еще не окончательно старые люди на мирном курорте отдают в дорогих декорациях должное ритуалу жратвы. Со столетних тарелок. А вот десять часов назад… «Или Мужские Шаги — это ее затея? — думал я. — Такой домашний спектакль. Пустила слугу топотать по ступенькам, ввела клиента в грогги, а потом добила телефонным звонком? То есть не добила, а как бы наоборот, спасла от безумия. Горстка электромагнитных волн пронеслась сквозь эфир и пробила стену страха. Оказалось, что мир — есть. И оттуда может идти тепло. Но откуда Странная Фея знала — секунду в секунду, — когда нужно звонить?»
— Почему ты позвонила ночью? — спросил я.
— Ой, извини, — Серебристая Фея озарилась румянцем смущения (подозрительным таким, репетированным румянцем). — Пауки приснились… Я тебя разбудила?
— А ты как думаешь?
— Думаю, что разбудила.
— А к чему снятся пауки?
После обеда я вышел прогуляться. Сорвал яблочно-грушевый плод: есть невозможно. День оказался еще светлее и теплее, чем на балконе. Да и вчера было лучше, чем позавчера. Я посчитал — сколько я торчу в Аркашоне? Оказалось, девятые сутки. Три дня была хорошая погода, потом пять дней плохая + сегодня один день хорошая. Оптимистическая статистика. Я подумал, что сегодня могут выступать на пляс Тьер Пухлая Попка и Пьер. Если, конечно, площадь не абонирована каким-нибудь другим заезжим коллегой.
В фонтане напротив мэрии болтали ногами очкастые тинейджеры. Двое рабочих в синих комбинезонах лепили что-то из цемента. Уличный прилавок, сосланный было на зимовку, вновь выдвинулся из стены магазина мороженого. Да, непременно надо навестить старика Пьера и милую Пухлую Попку. Я зашел в «Монопри», купил вина для настроения, конфет для Попки, какого-то консервированного мяса для Пьера и сыра для всех.
Вернулся на «Эдельвейс», посмотрел в пустые окна Женщины-кенгуру, поднялся к себе, увидел кресло (мягкое, бежевое,
И сразу понял: что-то здесь изменилось. Нет, интерьер на месте. Собачьим нюхом я не отличаюсь. Слабый луч сочится из-за торжественной шторы, пыль пляшет в луче так же скучно и бессмысленно, как, наверное, век назад. Но что-то изменилось. Будто Господь в мое отсутствие взял этот параллелепипед пространства и сильно встряхнул. Господь не фраер: вещи после встряски заняли ровно свои места. Но стали немножко другими. Похожее ощущение я испытал однажды в Амстердаме, войдя после двухдневной отлучки в случайную квартиру, которую делил с Алькой. Только позже я сообразил, что это значит: там ночевал другой «человек».
Я сел в кресло. И вещи потянулись ко мне. Если раньше энергия контроля, которую я ощущал в себе, сидя в Кресле Силы, была чистой волей, «эйдосом», то теперь она обрела содержание. Вещи мне подчинились. Я подумал «справочник», и зрение мое само поструилось к тому месту на книжных полках, где стоял многотомный «Лярюсс». Или наоборот: вот висит на стене небольшая гравюра. Я не вижу, что на ней изображено, но в голове всплывает слово «игра», и — подойдя позже — я обнаруживаю на гравюре крылатых спортсменов, гоняющих кривыми клюшками воланчик: тоже крылатый. Массивные стрелки напольных часов застыли на полседьмого: я догадываюсь, что к последнему издыханию они отставали на десять минут. Потом соображаю, что сейчас и есть полседьмого: я застиг эти мертвые часы в тот редкий момент, когда они показывают точное время. Мне кажется, что за массивным письменным прибором передо мной прячется нож для разрезания писем: проверил: так и есть: нож.
Взгляд мой падает на стул для гостей, притулившийся перед столом. Вот оно! На этом стуле кто-то недавно сидел! Призрак еще испаряется… Впрочем, какой призрак. Я просто вижу: на стуле кто-то сидел. Кто-то сидел в позе посетителя-просителя, кривя заранее виноватую морду, и именно это укрепляло меня в роли хозяина кабинета. Контролера вещей. И кресло стало удобным. Словно бы подладилось к моим заднице и спине. Скрипнула дверь. Женщина-с-большими-ногами посмотрела на меня, изменилась в лице и исчезла. Я втерся в кресло поглубже, положил руки на подлокотники, зажмурился и долго сидел, думая о Мужских Шагах.
Версия первая: Ее розыгрыш. В таком случае исполнять заказ, непосредственно топотать по лестницам мог кто угодно. Тот же шибдзик Морис. Версия вторая: кого-то из слуг ночью озарило, что на вилле не выключена или не включена какая-то важная ерунда. Версия третья: Мертвый Муж не мертв, а жив и не прочь иногда прошвырнуться по родным коврам. Версия третья с половиной: меня пугал призрак Мертвого Мужа. Или утопленникам не положены призраки, это прерогатива убиенных на суше? Версия четвертая: мне все приснилось.
Звонок не приснился. Об этом однозначно свидетельствует соответствующая запись в памяти хэнди. Но я знал одного клоуна, который в прошлой жизни работал ученым в Институте Сновидений. Он утверждал, что самый длинный сон может реально сниться долю секунды. Ты просыпаешься, допустим, оттого, что голодная кошка, взыскующая молока, кусает тебя за палец. А тебе перед этим снился тревожный травелог с африканским сафари, в финале которого героев жрет, например, лев. Так вот, события могли разворачиваться в обратном порядке. Сначала кусает кошка. Чтобы проснуться, нужно некоторое время. Хотя бы одна сотая секунды. В этот микрон мозг и встраивает историю про льва. Оправдывает сном ощущение укуса. Реальным мог быть только звонок Хозяйки, а остальное привиделось, пока я просыпался… Да, но в кабинет определенно кто-то заходил.