Месяц Аркашон
Шрифт:
В третий раз я очнулся в саду виллы «Эдельвейс». У ограды, в мокрой траве. Под окнами Эльзы. Одежда моя изорвана и измята, много темных пятен. Сую руку в карман — хэнди на месте. Первое, что проверяет человек Нового Века после того, как его трижды измочалят и он трижды очнется, — это хэнди. Эрзац шпаги. Очень холодно. Черное небо блестит, как асфальт под дождем. Отражает в себе все огни Аркашона, сражающегося с Мартой. В «принятых вызовах» — номер Эльзы. Неужели я разговаривал с Эльзой? Не помню. У нее — мои вещи и деньги. Ветер гонит по саду желтые
Первым во двор из виллы вываливается Морис. Метра за два он падает на колени и подкатывается ко мне по мокроте, как фигурист по льду. Он хватает меня за скулы, а мгновением позже смыкает пальцы на моей шее. Морис меня душит! Консервное лицо его, как всегда, бесстрастно. Только в маленьких глазках, нахлобученных почти на нос, кувыркаются злобные красные угольки. Я перехватываю его руки, но он уже отпустил меня. Он снова держит меня за скулы, всматривается в лицо, пышет ненавистью. Он не успел меня задушить.
Вокруг меня уже хлопочут — Эльза, садовник, слуга, шоффер. Меня несут по лестнице на руках. Эльза бежит рядом, размазываясь по стенке, и бормочет что-то вроде «Милый-милый». Она в коричневом строгом платье, какое могла бы носить экономка в богатом доме в конце позапрошлого века. Или в середине. Такая экономка, которую побаиваются хозяева. Или чопорная учительница. На ногах у нее коричневые чулки грубой вязки и коричневые лакированные туфли с тупыми носами. Волосы ее собраны в скромный пучок, голова похожа на редиску. Она кажется сильно старше своих лет, но при этом она прекрасна. Женщина в любом возрасте может быть красивой-желанной, если не торгуется со временем, как обычные мои клиентки. Удивительная Эльза. Она будет великолепной старухой.
Я в кресле в своей комнате. У моих губ стакан и зажженная сигарета. Я делаю затяжку, потом глоток. Вкус текилы. Я выплевываю текилу. Вдруг она отравлена? Меня рвет. В желудке ничего нет, меня рвет желчью. В дверях моей комнаты стоит Морис. Морис в дверях моей комнаты! Медалист по стрельбе, который пытался меня задушить! Эльза оборачивается к двери, говорит: «Морис, спасибо. Я позвоню». Недовольное лицо Мориса похоже на чайник, по которому — усугубляя Божью хохму — проехал мотороллер. Морис исчезает в дверном проеме.
— Эльза, проследи, куда он пошел!
Морис это слышит, но я все равно кричу:
— Я хочу знать, что он вышел из дома!
Эльза смотрит на меня недоуменно, потом выглядывает в коридор, спокойно говорит:
— Он спустился по лестнице, сейчас выходит в дверь. Что
Я ковыляю к окну. Морис покинул виллу «Эдельвейс». Стоит у калитки, смотрит на мои окна. Это самое ужасное: просто смотрит. Неколебимо. Как восковая персона. Как Дэвид Блейн на столбе. Под черным огромным зонтом. Смотрит, как целится. Поворачивается и уходит. Животное.
— Он хотел меня убить! — кричу я. Я не контролирую свой голос. Я долго не мог говорить, а теперь могу только кричать. Я курю третью сигарету подряд.
— Когда?
— Там, внизу! У забора! Он выскочил первым и стал душить меня. Если бы вы подбежали позже, он бы меня задушил!
— Милый, у Мориса сил не хватит тебя задушить.
— Ну да, не хватит. Пальцы — как пассатижи!
— Милый, этого не может быть.
— Ты его защищаешь! Почему ты его защищаешь?! Ты спала с ним?!
— С ума сошел.
— Спала или нет?!
— Вообще, как ты понимаешь, это не твое дело, но если ты так нервничаешь…
— Мое дело! Я не могу находиться в одной комнате с женщиной, которую трогал этот щелкунчик.
— Милый, он меня не трогал… Успокойся. Хочешь воды?
— Я тебе не милый. Ты меня выгнала!
— Прости, пожалуйста. Я была не права. Меня задело… Что теперь говорить. Прости.
— Ты меня выгнала!
— Милый, прости. Ты мне сказал по телефону, что придешь, и вот ты пришел, и…
— Я не пришел!
— Как не пришел?
— Я не приходил, Эльза! Я не знаю, как я сюда попал. И я не разговаривал с тобой! Это был не я! Это кто-то из тех…
— Не ты?! Из каких? Было плохо слышно, голос отвечал слабый, но знакомый… А кто это был? Что с тобой стряслось?
— Я тебе не скажу. Я тебе не верю. Может быть, ты с ними заодно. Почем мне знать?
— Я с тобой заодно, милый. Я по тебе так скучала, правда. Я… Ты мне очень нравишься, Танцор. Не хочешь, ничего не рассказывай.
Она не так меня назвала, а по имени.
— Это все из-за меня, я понимаю. Я виновата, — продолжает Эльза. Голос у нее впрямь виноватый. И выглядит она в этом платье как воплощенная добродетель. Бережная, внимательная и воплощенная. — Давай я помогу тебе раздеться. Хочешь, наберу воду…
Зачем она хочет меня раздеть? Она хочет увидеть, что отрезали и пришили мне Рыбак и его таинственный подельник! Она знает, где я был! Я сам еще не видел своего тела после операционной! Что теперь с моим телом? Я хочу сорвать с себя одежду, но рядом — Эльза. Она предательница.
— Где мои шмотки? — кричу я. — Я ухожу. Я не останусь здесь. Я тебе не верю. Ты — заодно!
— Милый, куда ты пойдешь? Посмотри в окно.
Я посмотрел. За окном ничего не было. Сплошной чахоточный мрак, вой-грохот… Утробные ухающие звуки. Будто бы там, во мраке, подыхает в муках Вселенский Зверь. Слуги спешно скрежещут ставнями. А прямо за оградой меня наверняка караулит Морис. Он облизывает патрон, как леденец, и засылает его в патронник. Пришли, Господь, Морису в лоб дерево потяжелей!