Метафизика пата
Шрифт:
Смех – это патовая форма склеивания многих в одно поверхностное целое. На поверхности смех быстро портится. Он становится мелким смешком, теряет всякую связь с мистерией. Скрип, т. е. смех культуры слышно по всей поверхности пата.
Везде смеются. Все смешно. Кругом смехопаты. Смехотворчество создает дизайн мнимых глубин пата. Но это-то и смешно. Смех без причины – признак дурачины.
Смех постепенно переходит в повседневную икоту. Икать и смеяться – это одно и то же в эстетике сытых. Вечный шах существует для смехопатов. Он ими кормится.
1.7.
Патоанализу подлежит не отклонение от нормы, а ноль нормы. Нулевая нормальность пата расшифровывается в эстетике. Например, есть добро и есть зло. И добро не совпадает со злом. Что-то из них выше, а что-то ниже. Этика не любит нулей. Но эстетически все равно. Область, в которой добро и зло равны, я называю эстетической. То есть патовой. Эстетика низкого не отличается от эстетики высокого. Это одно и то же. Это ноль. А на нем, как на фундаменте, норма и отклонение от нормы.
Патоанализ вылавливает эстетические нули и отмечает следы, которые они оставили на теле, после распада души. На что душа распалась? На дух и тело. И ни там, ни здесь нет места морали. Везде эстетика. Патовая эстетика – это машина разрушения души. Это нулевая смерть вселенной. На всем следы эстетики. На всем следы смерти.
Везде дизайн пата.
«Гонорий забавлялся любимым петухом, когда получил известие о падении Рима». Не помню, у кого я вычитал эту фразу, но помню, что она увела меня к Бердяеву.
Вернее, к пароходу, на котором Бердяев, а значит и его любимый кот Мури, плыли в Европу, в изгнание.
Бердяев – не Гонорий. Но и тот, и другой эстетики пата. Гонорий – телесной.
Бердяев – духовной. Что Рим? Гонорий боялся за судьбу петуха. У Гонория – Рим. У Бердяева – Россия. Но что Россия? Бердяев боялся за судьбу кота. Когда кот умирал, Бердяев икал и плакал. Когда умирала Россия, Бердяев был озабочен поисками чистого носового платка.
Россия – она далеко, как что-то ноуменальное. А кот – вот он, рядом, под рукой.
Его можно потрогать. Кот выделен эстетической телесностью пата, мистика которого перевешивает ноуменальность.
Глава II.
ВВЕДЕНИЕ В ПАТОАНАЛИЗ
«Пат» – термин описания постсубъектных структур. Ой обозначает ситуацию, в которой у того, кто ходит, хода нет. А у того, кто лишен хода, ход есть. Кто ходит? Субъект. То есть субъект – это не под-лежащее, а под-ходящее, суть которого устанавливается ответом на вопрос: чья очередь? Ход – не поступок, а очередь в игре. Субъектность разоблачается в очереди. Кто ходит? Этот вопрос всего лишь маскировка безразличия,к субъекту. Какая разница, кто ходит.
Спрашивается другое: чей ход. Вернее, чья очередь? А она анонимна. «Кто» претендует на субъектность. В последнем случае звучит безразличие к тому, что претендует быть субъектом
2.1. Пас
«Чей ход» – основной вопрос патоанализа, который можно считать завершенным только после того, как будет услышано: «пас». Чей ход? Пас. Конечно, можно уступить очередь. Но пас составляет патовую возможность любого хода. В нем растворены остатки былых субъектных структур.
Пас – это не просто пропуск, маневр в лабиринте игры. Пас – это намек на возможный пат. Желание уйти в бессубъектный мир. Пас не имеет никакого отношения к бунту. Это не отказ от участия в деле. И не экзистенциальный вызов складывающемуся порядку вещей. Пас – передача в бесконечность -симулятивной коллективности. А там как получится. Можно ли назвать трусом того, кто пасует?
Вряд ли. Хорошо пасующие – основа симулятивной коллективности. Например, кочевой.
В пассивности паса засвидетельствовано радикальное переосмысление субъектности.
Почему пас? Потому что мир потерял стержень. Он обмяк. В нем прошлое прошло.
Будущего уже не будет. В настоящем нет ничего стоящего.
Что потеряно? Точка интенсивности, бессмысленное движение в которой рождало смыслы. Эту точку я называю тотальностью. Например, бог – это тотальность.
Движение без точки интенсивности вовлекает нас в работу вечного шаха. Что такое вечный шах? Да то же, что и вечный двигатель. Машина. А машина – это вообще все то, что устроено без тотальности. Она работает на разрушение самой возможнос1.9 ти того, чтобы где-то появилась точка интенсивности. Внутри вечного шаха слышно перешептывание двух слов: чей? Ничей. Чья? Ничья. Он кодирует и декодирует присутствие отсутствия тотальности.
Нет точки интенсивности – и ты один. Есть она – и ты другой. Какой? Тот, который возникает и существует под знаком: эх, была не была. Пан или пропал. И вот у тебя либо грудь в крестах, либо твоя голова в кустах. Но кресты и кусты будут потом. Они после дЬижеиия, ни на чем не основанного. То есть после движения будут причины движения и появится сущность. Но до него нет ни причин, ни сущности. Словами «была не была» редуцируется всякая структура. сКак утверждение, так и отрицание утверждения. В них со-'хранена возможность перводвижения, которое не описывается в терминах сущности, существования, причин и акциденций.
Слово «перво» запрещает.
Для того, чтобы сдвинуться и пойти, нужны не законы. Любой сдвиг незаконен.
Нужна тотальность. Или, что то же самое, нужна точка интенсивности и воля. Но отнюдь не представления и знаки.
Законы и знаки будут потом. А пока была не была. И надо пойти туда, не зная куда, и принести то, не представляя что, А если нет точки интенсивности. Ты какой? Никакой. И ты говоришь «Пас», если обессилены силы.причин и сущностей. Ты (я) 'машина. Пат децентрировал мир, т. е. лишил его способности к первому шагу. На поверхности пата начинают ходить сразу со второго шага. Теперь сама возможность первого коренится во втором, в запаздывании второго. Первый возможен как второй.