Металл цвета крови
Шрифт:
Полтора десятка человек закрепились в здании школы, полчаса отбивали атаку, имея единственное противотанковое ружье. Они подбили два «Тигра», уложили десяток десантников – но сами полегли почти все, а от здания школы осталась груда обломков. Прорыв танкистов не повлиял на картину сражения – немцы попали в кольцо. Решившие сдаться – сдались, решившие погибнуть – погибли.
Березина без сознания извлекли из-под рухнувшей балки. Осколки и пули прошли стороной, но он заработал несколько сломанных ребер, ушибы тканей и тяжелейшую контузию. Танковый снаряд взорвался
Два месяца в госпитале, сильные головные боли, видения, галлюцинации. Со временем их стало меньше, но совсем не прошло. Выписали в конце марта – лечащий врач снабдил лекарствами, рецептами и строжайшими инструкциями, как себя вести, чтобы не попасть в дурдом.
Никакой действующей армии, хорошо хоть в ведомстве оставили. Спокойная работа в тылу – борьба с недобитой резидентурой, анализ положения на фронтах, никакой беготни, драк, стрельбы. Отвоевал свое Березин – пусть теперь другие воюют. «Только время вас вылечит, уважаемый, – говаривал после выписки врач. – Да и то не уверен. С галлюцинациями вы справитесь, а головную боль, по-видимому, придется терпеть до старости… если доживете, конечно. Могу похлопотать о вашем увольнении из армии…»
Он возражал – сами увольняйтесь. Он здоров, как бык! Живой, руки-ноги на месте, голова между приступами работает, а сами приступы можно снимать с помощью таблеток, которые он обязался глотать в строго указанное время.
Последние два месяца он справлялся с обязанностями, хотя прекрасно понимал: он уже не тот. И начальство это видело, спасибо, не стояло с ножом у горла…
Он жадно жевал галеты – медицина рекомендовала усиленное питание. Вскрыл банку тушеной свинины, съел и ее. Спохватился, глянул на часы: в 14.00 он должен быть в Петропавловской крепости.
Через пять минут он уже шел по проспекту в сторону Мойки, петляющей по исторической части города. Пересек чугунный Зеленый мост, выбрался на Дворцовую площадь за Эрмитажем.
Разрушения были, но большинство скульптур, к счастью, сохранились. Памятник Петру, прочие изваяния во время войны маскировали мешками с песком, заколачивали в деревянные ящики. Провалы в стенах и разрушенные строения маскировали сетками. Здесь было много зенитных батарей, они эффективно работали с прорвавшимися в центр бомбардировщиками. Но полностью обезопасить исторические памятники они не могли.
Он шел по набережной Девятого января, вновь переименованной в Дворцовую – мимо Эрмитажа, дворцов и замков Русского музея, у которого за время войны не пострадал ни один экспонат. Он шел по разводному Кировскому мосту над мутными водами Невы – до 1934 года его называли мостом Равенства, до революции – Троицким.
В Петропавловскую крепость майора впустили по служебному удостоверению. Крепость тоже пострадала, но в меньшей степени. Комплекс зданий с мрачной историей находился на своем месте. Здесь когда-то располагалась главная политическая тюрьма Российской империи.
Гауптвахты и тюрьма Трубецкого бастиона вошли в систему тюрем ВЧК. Здесь расстреляли четырех великих князей – и не только: в годы Красного террора у Головкина бастиона врагов – заговорщиков, бывших заводчиков, офицеров и генералов – расстреливали сотнями.
Сейчас на гауптвахте содержались пленные немецкие офицеры чином не ниже майора. Не до всех еще дошли руки.
Задание Березин получил несложное, но ответственное: допросить сидящего здесь уже третий месяц полковника Абвера Зигфрида фон Зельцера. Это имя упомянул захваченный в Новгороде член подпольной диверсионной сети, и очень кстати выяснилось, что данный господин пленен советскими войсками и коротает дни в Петропавловской крепости.
– Зельцер, Зельцер… – бормотал дежурный майор, пролистывая списки. – Да, имеется такая фигура. Оберст Зигфрид фон Зельцер… С ним в камере находятся оберст-лейтенант Шеллинг и генерал-майор Витке. Капризные господа, – улыбнулся майор, – все им не так, условия неподобающие, кормежка отвратительная, отношение – непочтительное. Просят душ… а дулю с маком не хотите? Часто наших заключенных они душем баловали? По мне так все у них нормально, – заключил дежурный, – пальцем никого не тронули – приказа не было. Кормят, как всех, гулять выводят, иногда покурить дают. Охрана все их просьбы игнорирует и правильно делает. Пусть радуются, что не пристрелили. Вам его в отдельный бокс подать?
– Если не сложно, – кивнул Березин. – Для быстроты понимания можно пригласить еще пару опытных специалистов по допросам.
– Понимаю, – улыбнулся майор. – Это правильно. Психология, называется. Немцы существа изнеженные, боли не любят… Вам его сразу наверх?
– Нет, давайте спустимся, посмотрим.
Подвалы бастиона не были курортной гостиницей. Сыро, душно, барахлила подача свежего воздуха. Маленькие зарешеченные камеры – в противовес широким проходам, низкий потолок, скудное освещение. Пленные сами выносили свои параши, сами подметали и мыли полы – это доставляло немалое удовольствие охране.
Лица заключенных хранили надменность, но она уже не убеждала. Исхудавшие, осунувшиеся, они сидели на нарах в выцветших мундирах, исподлобья глядели, кто проходит мимо.
Полковнику фон Зельцеру было лет пятьдесят. Породистое когда-то лицо покрывала бледная маска, редкие волосы торчали пучками. Когда дежурный офицер выкрикнул его фамилию, в глазах заключенного блеснул страх. Маска безразличия сменилась маской ужаса. Но полковник расправил плечи и вышел из камеры прямой, как штык, демонстрируя свое достоинство.
Конец ознакомительного фрагмента.