Металл дьявола
Шрифт:
Так это и есть Оруро? Ни деревца, ни травинки. Холодная обрывистая гора, подобно идолу, высится над домами. Дома по большей части одноэтажные, крытые соломой, с дверьми, похожими на беззубый рот, и выпяченными застекленными балкончиками, так называемыми «фонарями». Встречаются и крыши из оцинкованного железа, ветер скользит по ним, завывая, и от этого воя сердце леденеет, как холодное железо.
Закутанные люди с красными от ветра глазами; навьюченные ламы, обросшие густой шерстью и гордо несущие на длинной шее маленькую головку с глазищами из черного алмаза; грязные отели, забитые белыми и метисами в сапогах,
На следующий день он увидел и поезд, прибывший из Антофагасты. Толпы людей, посиневших, с красными носами, кутаясь в шарфы или пончо, встречали его, как никогда не увядающую новость. Гринго, приехавшие на поезде, курили трубки и с презрением белокурых конкистадоров смотрели из окон на этот пораженный удивлением меднокожий сброд. Омонте, дрожа от холода, засунув руки в карманы и приподняв плечи, во все глаза смотрел, как выходят гринго из поезда и в сопровождении слуг, несущих за ними чемоданы, идут сквозь толпу индейцев, а паровоз шумно выбрасывает плотные клубы дыма.
— Сенон, поедешь с нами?
На постоялом дворе для погонщиков и крестьян Сенон занимал одну комнату с Тринидадом Кирогой и Хуанчо Каламой.
— Нет, хочу наняться, в какую-нибудь торговую фирму.
За дверью в коридоре громоздились мешки с зерном и разная упряжь.
— А вы куда завтра?
— Везем грузы на Алантанью, в Поопо!
— Это что, рудник?
— Нет, не рудник, только обогатительная фабрика.
— Обогатительная фабрика?
— Понимаешь, — объяснил Хуанчо Калама, — руду, которую добывают здесь, в ближних рудниках, везут туда, чтобы там ее сделали получше. Разные есть рудники. В нашей стороне «Мариэта», «Канделярия» и «Уануни». А в сторону Чальпаты будет «Унсйя», а еще дальше — «Льяльягуа». По железной дороге можно доехать до Уйюни, а оттуда в Уанчаку, это самое богатое место. Там добывают серебро. Пеоны прячут серебро, как могут, даже засовывают его в себя сзади. А тогда знаешь, что делают хозяева? Ха-ха! У выхода на шахты, вот на такой высоте, установлен горизонтальный брус, и каждого поодиночке заставляют подтянуться на руках и подогнуть ноги. Человек слабеет и… бац! Серебро падает на землю.
Хуанчо и Тринидад отправились в путь. Потом вернулись. Потом снова уехали. Сенон снял комнату в приземистом домишке с соломенной крышей и просторным патио. В доме жили две нарядные чолы; они щеголяли в ярких шелковых юбках, и к ним приходили богатые горнопромышленники выпить и повеселиться, укрывшись от ночного холода, посеребрившего камни, мостовой.
Однажды ночью, томясь в одиночестве, Омонте прислушивался к звону гитары и голосам, доносившимся из комнаты чол. Когда дверь открывалась, он успевал увидеть мужчин в высоких сапогах и женщин, которые пили и танцевали в клубах табачного дыма. Вдруг поднялся шум, веселье прервалось, и какой-то тип выскочил из комнаты, за ним другой, а обе чолы подняли отчаянный крик:
— Он убьет его! Убьет!
Омонте бросился в патио и обхватил преследователя сзади обеими руками, другой тем временем выбежал на улицу.
— Пусти меня! Пусти!
— Сейчас отпущу… сейчас отпущу…
Омонте отпустил его. Их окружили чолы и другие мужчины.
— Ну, ничего, ничего. Пойдем
Все вернулись в комнату, и пошла прежняя веселая кутерьма при тусклом свете керосиновой лампы.
За столом спокойно сидел, так и не сдвинувшись с места, широкоплечий белокурый мужчина. Разноцветные кружочки конфетти, прилипшие к усам и запутавшиеся в волосах, несколько смягчали суровое выражение его лица.
— Видели? Видели? Он разбил мне губу!
Белокурый мужчина отмахнулся:
— Пустяки. Ну и задира тот парень. Дайте-ка стакан писко[21]. Это лечится каплей писко снаружи, — намочив платок, он приложил его к ране своего собеседника, — и другой каплей — внутрь. — И, поднеся ему стакан к губам, он заставил выпить его содержимое залпом.
Одна из чол примирительно сказала:
— Его уже здесь нет, он уже далеко. Да и вы все тоже его задирали. Ведь мы у себя не принимаем кого попало… А теперь — ваше здоровье, приятель, и жить вам сто лет.
Другая чола подошла к Омонте.
— Мы вас побеспокоили, молодой человек! Ну вы и силач! Уж вы нас извините. Все мы перехватили немножко, пили за здоровье дона Риго. Выпейте и вы с нами.
Она поднесла ему кружку с пивом. Омонте выпил. Он все время приглядывался к белокурому кабальеро. Не тот ли это, у кого в Карасе свалился в реку золотой мул? Он, он самый! Немного поседел, а усы, как прежде, огненно-рыжие, только отросли подлиннее. Омонте не сводил с него глаз, пока тот не обернулся. Поглаживая рукой усы, он приветливо сказал:
— Угощайтесь, молодой человек. Угощайтесь.
— Благодарствуйте, дон Риго.
Но дон Риго не обратил внимания на попытку Омонте напомнить о себе. Тогда осторожными расспросами Омонте все-таки дознался, что это дон Ригоберто Ренхель (он самый!), скупщик руды. Он праздновал в отеле свой день рождения, вдали от семьи, которая жила в Сукре, потом друзья уговорили его нагрянуть к этим веселым девушкам.
Пьяное веселье возобновилось, кто-то из гостей взял гитару, одна из чол пела, другая — плясала куэку, сначала с доном Риго, потом с Омонте. Обсыпанный конфетти стол ломился от бутылок с вином, писко и пивом.
Проплясав куэку, Омонте подсел к дону Риго.
— Вы, верно, не узнали меня? Нет? Помните Карасу? Дон Риго теребил усы, напрягая память.
— Караса, Караса, да, да… Вы из Карасы? Напомните-ка мне… Я стал немного забывчив…
Омонте, улыбаясь, спросил:
— А помните золотого мула? И тату Морато?
Тут лицо дона Риго просияло, и он с удивлением воскликнул:
— О! Вот оно что! Тот самый паренек, что помог мне выловить ящик. Ну, брат, обними меня. Кто бы мог подумать! Ведь прошло, погоди-ка, прошло не меньше десяти лет. Давайте выпьем за моего старого друга, который стал мужчиной. И даже с усами!
Воспоминания о случае на реке Карасе привели к новым возлияниям. Усевшись с Омонте в уголке, под портретом императора Франца-Иосифа, дон Риго стал рассказывать ему о своей жизни, о своем положении, предлагая работу в Уйюни, но Омонте уже ничего не соображал и только тупо глазел на портрет императора.
Мужчины и женщины то и дело выбегали по нужде во двор. Омонте тоже вышел и почувствовал на лице холодное дыхание ночи. Он увидел женщину, присевшую на корточки; когда она встала, над каменными плитами поднялось облачко пара и растаяло в кристальном воздухе, пронизанном лунным светом. Это зрелище поразило его.