Металл дьявола
Шрифт:
Под фотографией виллы было написано, что боливийский магнат-принес ее в дар французскому правительству, с тем чтобы открыть в ней больницу для страдающих душевной болезнью — «военной тоской». Секретарь-бельгиец запросил в посольстве Боливии какие-нибудь живописные виды страны, но там нашлась только одна, уже исписанная, открытка, на которой был изображен дворец правительства в Ла-Пасе. Дворец выглядел настолько жалким, что решено было не передавать фотографию в редакцию. Редактор получил в подарок пять тысяч франков, и, кроме того, у него было куплено пятьсот экземпляров
После окончания первой мировой войны из Боливии прибыл доктор Клаудио Давалос, адвокат и финансист, главный уполномоченный Сенона Омонте. Он был приглашен на интимный обед в особняке на Елисейских полях. Присутствовали только донья Антония, Омонте и гость. О многом надо было поговорить без свидетелей.
Рыжеватая с проседью шевелюра доктора Давалоса подчеркивала темно-табачный оттенок его узкого толстогубого лица. Когда он прикрывал веками маленькие глазки, белки исчезали и видна была только водянистая полоска, цветом напоминающая мутное болото. Жидкие рыжеватые усы свисали на углы рта.
Сеньора, усыпанная драгоценностями и веснушками, с напряженно-величественным видом отдавала приказания лакеям. Косметика не вполне скрывала ее веснушки, а по неестественно правильной линии лба можно было догадаться, что она выщипывает волосы на висках.
Донья Антония несколько смягчила тон, заговорив о болезнях:
— Я плохо себя чувствую, Сенон тоже. Сердце шалит… Такое переутомление…
Но и тут она постаралась показать, как отличаются от простых болезней те редкостные и необычные недуги, которые доступны только людям, способным оплачивать их лечение.
— А вы как поживаете, доктор? Наверно, страдаете от холода…
— Ужасно, сеньора моя, донья Антония. Этот снег…
— Но здесь это не чувствуется… здесь, у нас в доме, я хочу сказать.
— Ну еще бы! Здесь все так комфортабельно… И вообще, если забыть о климате, только в Париже и можно жить. В Боливии такая отсталость. Представляете себе, сеньора, в Ла-Пасе возводят лишь первый четырехэтажный дом, если только его достроят… А эти республиканцы совсем закусили удила. Ни перед чем не останавливаются: мало того что называют нас убийцами Пандо, но еще в «Ла Расой» сравнивают сенат с караваном старых мулов. И потом эпидемия ужасного гриппа, и ни одной больницы. Правительство начало сбор пожертвований среди состоятельных граждан. Разумеется, нашей компании пришлось дать десять тысяч боливиано. Вы это утвердили, дон Сенон.
— Да, да.
— Но это еще не все. Правительство хочет купить аэроплан и снова просит вспомоществования у общества. Привыкло жить подачками, вместо того чтобы заставить работать всех бездельников…
— Ах, боже мой! — перебила донья Антония. — Когда только мы сможем, не стыдясь, говорить о нашей стране!
Лакеи в черных фраках скользили в полутьме, бесшумно, как их отражения в зеркалах.
Обед закончен. Сеньора удалилась, а Омонте и Давалос перешли в кабинет и устроились в глубоких креслах. Омонте, с зубочисткой в зубах, походил на дикого кабана, а Давалос на передразнивающую его старую обезьяну.
—
— Мы одержали победу в сенате. Если помните, наших противников было девять, нас — восемь.
— А как вам удалось убедить доктора Куэльяра?
— Мы послали ему на дом извещение об уплате его долга банку в сумме пять тысяч боливиано и предложили адвокатуру в Ла-Пасе. И тогда нас стало девять, а их — восемь. Мы свалили кабинет.
— Но это скандал… В конце концов обо мне заговорят…
Роняя пепел сигареты на жилет, Давалос объяснил:
— Все дело в нетерпимости Тельеса Кастро… Я пришел к нему и говорю: «Можно бросать друг другу самые чудовищные обвинения, но при закрытых дверях. Нельзя стирать грязное белье на глазах у всех». Но он защищал интересы своего тестя и… дал волю языку. Заявил на заседании сената, что истинной причиной запроса в парламенте является история со спиртом для рудников Омонте; что он защищает интересы казны против большинства, которым по приказам из Парижа командует выскочка-мулат.
Давалос рассмеялся и продолжал — не очень внятно, как будто слова, проскользнув сквозь его золотые зубы, запутывались в висячих усах.
— Вот так он честит меня… и еще добавил, что этот мулат мечтает стать президентом республики. Молодой сенатор Мартин Гуаман, — а у него язык хорошо подвешен, — в своем ответе заявил, что сам Тельес Кастро не лучше мулата, так как является одновременно министром и зятем главы Национальной компании.
— Неплохое сочетание!
— Вопрос о будущем президенте всех перебаламутил… А оппозиция разразилась аплодисментами и заявила, что это драка между своими. Самое важное для нас теперь, сеньор мой дон Сенон, обеспечить на будущих выборах абсолютное большинство в сенате. Если бы не долг Куэльяра банку, они бы нас одолели…
Омонте закашлялся. Огонь в камине стал угасать. Он кликнул камердинера.
— Подбросьте дров… И коньяк…
Камердинер позвал другого лакея и, подбрасывая поленья в камин, передал ему приказание по-французски.
Омонте и Давалос при звуках чужой речи почувствовали себя несколько ущемленными. Когда слуги ушли, они продолжили беседу:
— Нам следует основать большую газету, принадлежащую нашей компании. Доктор Итуррисага разработал план.
— Опять деньги… — пробормотал Омонте. — Газеты, сенаторы — за все должен платить Омонте, чтобы иметь возможность работать на своем руднике. Сколько нам будет стоить этот сенат?
— О, тысяч пятьдесят — шестьдесят. Но тогда мы гарантированы, что враждебная нам палата не наложит на нас непосильные налоги. Ведь в Боливии считают, что компания получает фантастические доходы не только от олова, но и от вольфрама.
— Гм… А как вы находите условия договора на продажу вольфрама?
— Я советовался со специалистами в Чили и Соединенных Штатах. Говорят, надо подписывать, потому что война окончена. С договором в руках можно купить рудники в Ками и Уануни, которым больше некому продавать свой вольфрам. Кроме того, надо достроить железную дорогу…