Метаморфоза. Декалогия «Гравитация жизни»
Шрифт:
Частный дом тёти Жени располагался в довольно живописном месте практически в центре Киева, в двадцати минутах езды на троллейбусе до главной улицы столицы – Крещатика. Остановка называлась «Подольский спуск», а сам микрорайон был известен как «Татарка» – по населявшим этот холм в давние времена татарам-ремесленникам. Аппендиксом к огибающей холм улице Нагорной врезался крошечный Шишкинский переулок, на котором в шахматном порядке примостился десяток частных домов с садами и небольшими огородиками. Сразу за участками начинался лесной массив. Переулок неожиданно разветвлялся на несколько тропинок, которые, петляя в смутных зарослях, сбегали по крутому склону к Подолу. Добропорядочные граждане на этих тропинках не показывались, зато местные маргиналы их давно обжили. Наличие столь неоднозначных «соседей», регулярно устраивающих рейды по окрестным дворам с целью поживиться, вынуждало местных жителей быть всегда начеку. Дом тёти Жени был обнесён высоким зелёным забором, калитка запиралась на особую потайную щеколду, дотянуться до которой, даже встав на цыпочки, получалось не всегда, а вдоль сада нёс круглосуточную вахту рыжий пёс Барсик породы неказистой, но с голосом басистым. Несмотря на это, каждое утро на огороде
Родных детей у тёти Жени не было, но с малых лет она воспитывала сына своей умершей сестры из Волгограда – Игоря. Он был старше меня лет на десять, имел высшее инженерное образование и, по моде советских интеллигентов, носил удлинённые волосы и глубоко пропахшую сигаретным дымом рыжую бороду, отчего напоминал папу Дяди Фёдора – героя мультфильма «Трое из Простоквашино» (Э. Успенский, В. Попов, Союзмультфильм, 1978). Тётя Женя постоянно сетовала, что Игорь долго гуляет и никак не женится, а ей уже давно пора внуков нянчить, но он всячески старался оградить личную жизнь от маминого вмешательства. Он много читал, серьёзно увлекался фотографией и был весьма привлекательным молодым человеком, рождённым в СССР и воспитанным, как и я, для жизни в коммунистическом обществе с его светлыми идеалами. С приходом перестройки коммунистическое общество отменили, светлые идеалы стали чем-то постыдным и старомодным, а в обществе взошла предпринимательская поросль, окучиваемая бандитами с криминальным оскалом. Ни хорошее образование, ни ставка инженера в когда-то престижном советском научно-исследовательском институте не позволяли заработать даже на хлеб, не говоря уже о том, чтобы купить банку импортного растворимого кофе или модные джинсы у фарцовщиков на рынке. Пытаясь найти своё место в стремительно меняющемся мире, Игорь оборудовал в цокольном этаже дома небольшую мастерскую, где изготавливал деревянные подсвечники, столики, карнизы, бусы и браслеты. Присущий талант художника позволял создавать невероятно красивые и востребованные вещи, но для успешного развития дела требовалась ещё и коммерческая хватка, а это уже признаки частного предпринимательства, дух которого советская власть на генном уровне беспощадно искореняла все предыдущие годы. И даже принятый в 1988 году «Закон о кооперации в СССР» в одно мгновение изменить отношение простых граждан к кооперативам не мог. Большинство населения по инерции воспринимало частников как классовых врагов, у которых тем не менее никто не гнушался покупать отсутствующие в магазинах импортные сигареты, косметику, одежду и электронику. Несмотря на то что иметь валюту советским гражданам всё ещё запрещалось, валютчики-спекулянты были по-прежнему вне закона, статью 88 Уголовного кодекса с её от трёх до пятнадцати лет с конфискацией никто не отменял. Тем не менее доллар США уже пробирался в умы и под матрасы предприимчивых граждан.
В стремительно слетающей с рельсов стране государственную власть начал теснить организованный криминал, взявший на себя часть её функций, в том числе карательную. Бандиты обложили данью всех и каждого, кто пытался что-либо самостоятельно производить или продавать. «Десятину» за «крышу» «браткам» в спортивных костюмах платили не только предприниматели крупного масштаба, продающие импортные товары или продукцию собственного производства, но и директора ресторанов и рынков, заведующие складами и базами, дантисты, проститутки, уличные напёрсточники и даже бабульки на базаре, продающие выращенную на своём огороде картошку.
Прямо здесь и сейчас кристаллизовалось новое общество, но осознать происходящие вокруг процессы я, конечно же, не могла. Жизнь вокруг я воспринимала исключительно по заложенному в меня советскому лекалу, а в нём, как известно, ни кооперативов, ни валюты, ни рэкета не присутствовало. Я всё ещё продолжала пребывать в том мире, в котором выросла, в котором было всё просто и понятно и в котором я точно знала, что делать и куда идти. Вот туда я и направлялась, и первым пунктом плана значился институт. Ничто иное меня не интересовало, а если что-то из того, о чём рассказывал Игорь, выбивалось из привычной для меня картины мира, то я относила это к отличиям жизненного уклада в провинциальном городке и в столице.
С начала лета Игорь окончательно перебрался жить к себе в мастерскую, поставил там раскладушку, перенёс часть одежды, а отдельный вход с улицы избавлял его от назидательного контроля мамы. Бывало, крышка в полу на веранде начинает медленно приподниматься, а из-под неё в облаке древесной пыли высовывается рыжая борода с застрявшими в ней опилками. Этой мелкой древесной пылью были устланы весь дом, мебель и даже цветы на веранде. Днём и ночью Игорь вдыхал её у себя в мастерской, и тётя Женя постоянно ворчала, что он здоровье своё погубит в этом подвале. Предостережения эти он всерьёз не воспринимал, как и любые другие наставления, которые давала мама своему без малого тридцатилетнему сыну.
Когда Игорь поздно возвращался домой, тётя Женя всегда его ждала. Чтобы скоротать мучительные часы, она включала маленький ручной пылесос и охотилась на комаров, вылавливая их по углам и за мебелью. И лишь услышав знакомый стук калитки и топот в подвале, она облегчённо вздыхала, шла в свою спальню, но уснуть без снотворного уже не могла. Она всячески пыталась контролировать личное пространство Игоря, желая знать, что и где он ел на обед, когда последний раз менял бельё, с кем сегодня встречался, какие у него отношения с девушками и когда же наконец он женится. В ответ тот замыкался и практически с ней не разговаривал, сухо отвечая, что у него всё хорошо и не нужно лезть в его жизнь. Они часто ругались, но каждый оставался при своём мнении. Тётя Женя, как любая мать, чувствовала ответственность за своего бородатого лысеющего мальчика, а Игорь, в свою очередь, как взрослый сформировавшийся мужчина, хотел доказать свою самостоятельность и утвердить независимость, всячески пытаясь избавиться от её вездесущей опеки. Изматывая, допекая, но при этом любя друг друга, они жили в состоянии перманентной войны последние лет десять, и моё появление, хоть и вызвало неудобства в плане размещения, внесло определённую
По праву ближнего родства Ирину поселили в просторную спальню с большим окном, в которой раньше жил Игорь. Бездонный книжный шкаф вдоль стены обладал настоящим сокровищем советского времени – собранием произведений русской и зарубежной классики в коричневом картонном переплёте с золотистым тиснением, занимающим целых две полки. Здесь же располагался арсенал всевозможных толстых энциклопедий, позволяющих найти ответы почти на все вопросы и ставших для меня настоящим открытием, а также словари и специальная техническая литература, которую Игорь изучал в институте. В самом низу лежали фотоальбомы, стопки ещё не разобранных фотографий, а за стеклом стоял большой портрет Аллы – эффектной брюнетки, с которой Игорь несколько лет встречался, но что-то у них не срослось. Старый раскладной диван-книжка с продавленными пружинами, два вытертых кресла на тонких деревянных ножках и большой раздвижной стол, служивший письменным в будние дни, а по праздникам – обеденным, подчёркивали аскетизм мужского жилища.
Крошечная спальня тёти Жени располагалась в смежной комнате, но попасть в неё можно было только через проходную гостиную, в которой на диване напротив телевизора было определено моё спальное место. Чтобы не загромождать гостиную, мой чемодан остался жить на веранде, там же за столом я могла решать задачи, которые задавали нам на двухнедельных подготовительных курсах при институте. Телевизор в доме работал громко и допоздна, а в это время, сидя напротив в широком мягком кресле, укрытом красной ковровой накидкой, и уложив ноги на низкий табурет с расшитой подушечкой, по вечерам похрапывала тётя Женя. Стоило ей перейти на кровать – сон тут же пропадал, и полночи она могла ворочаться с боку на бок или ходить по дому. Спать на диване в гостиной под храп тётушки и грохот телевизора, хотя и было сложно, но возможно, и я успокаивала себя тем, что до общежития придётся потерпеть.
Через коридор на гостиную посматривала кухня – место силы и «рабочий кабинет» тёти Жени. Светлая и довольно просторная, она вмещала традиционный советский гарнитур, холодильник последней модели, стол на шесть персон, газовую плиту и газовую колонку на стене. В углу был оборудован специальный стеллаж с внушительным арсеналом всевозможных мисок, сковородок и кастрюлей, словно пищу готовили не для двоих, а на всех соседей в округе. На центральной полке по росту выстроились разнокалиберные банки с сыпучими продуктами, в каждую из которых тётя Женя закладывала несколько зубков чеснока – от насекомых. Единственным недостатком был пол, покрытый крупными квадратами розовой и голубой мягкой, словно прорезиненной плитки, малейшая капля воды на которой превращалась в грязное пятно, поэтому свою бессменную вахту несли за дверью швабра с тряпкой.
Из окна кухни открывался дивный вид на сад – тихий оазис безмятежности, удивительным образом сохранившийся в сердце грохочущего города и простиравшийся до самого оврага в конце огорода. Таких оврагов, глубоко прорезающих древние холмы, на Киевщине несметное множество. Они скрывают в себе мощную природную силу и, устремившись в направлении Днепра, задают особый ритм рельефу. Овраг за домом тёти Жени ничем особо не выделялся, разве что своей невероятной глубиной, крутым нравом и напористым характером. Весной в нём бушевал мощный поток, закручивая в своих пенистых водах вырванные с корнем деревья, неизвестно откуда взявшиеся ржавые металлические листы и разномастный мусор, который местные жители в течение года в него регулярно сбрасывали. Овраг ревел, словно страшный зверь, угрожая человеку за его непочтение, и злобный грохот слышался даже в доме тёти Жени. Год за годом откусывая ломти плодородной почвы, овраг всё ближе подбирался к жилым домам, земля покрывалась сеткой трещин и медленно продвигалась к его клокочущей пасти. Забуриваясь корнями в землю, деревья рьяно цеплялись за жизнь, но каждую весну овраг поглощал ещё одну сливу или яблоню. Летом, словно насытившись, овраг начинал дремать, русло высыхало и зарастало высокой травой, но даже тогда не прекращались обвалы подмытого весенним потоком грунта. И хотя дом тёти Жени стоял почти у дороги, отголоски оползня отчётливо виднелись на его стенах и фундаменте, и по документам он имел статус аварийного. Каждый год на участок приходила комиссия с проверкой, государственные мужи дружно кивали головами, фиксировали разрывы предыдущих маячков, ставили новые, делали пометки в своих документах, обещали немедленно переселить и даже просили подготовить вещи к переезду, но через день о своём обещании забывали. Возможно, причина была в том, что внешне кирпичный дом выглядел очень добротно, стоял на высоком цокольном фундаменте, был оснащён газом, горячей и холодной водой, канализацией, а широкое крыльцо и светлая веранда навевали мысли о чём-то вечном и незыблемом. И если бы не перекошенный задний левый угол и зияющие прямо в стене сквозные трещины, предположить, что дом аварийный, было бы сложно. Даже регулярные походы тёти Жени с особыми презентами в нужные кабинеты не помогали сдвинуть вопрос с мёртвой точки уже восемь лет. На трёхкомнатную квартиру в современной новостройке, которая полагалась при переселении, каждый год находились более напористые претенденты, и, в очередной раз не дождавшись решения, тётя Женя пересаживала клубнику поближе к дому. Когда разбушевалась перестройка, мздоимцам рассыпающегося государства стало уже не до дома с трещинами – у них у самих почва уходила из-под ног, а под каток перемен попасть можно было в любой момент. Неофициальные расценки на официальные государственные услуги галопировали быстрее инфляции, и тортом, даже трёхэтажным, решение уже было не протолкнуть. Тем не менее благодаря тёте Жене и её дому у меня появилась реальная возможность сделать первый шаг в мою новую жизнь. Конечно, смелости и мужества, как было в случае с родителями, решившими перешагнуть из жителей села в городской рабочий класс, от меня судьба в данном случае не требовала, но чтобы провинциальной девочке закрепиться в столице, напористости ей требуется на порядок больше, чем местной сверстнице, – это я прекрасно понимала.