Метаморфозы власти
Шрифт:
Сущность богатства начала изменяться тогда, когда фабричные трубы начали коптить небеса. Машины и промышленное сырье: сталеплавильные печи, ткацкие станки и сборочные линии, сварочные аппараты и швейные машины, бокситы, медь и никель, а не земля, стали основной формой капитала.
Но промышленный капитал был по-прежнему финитен. Если одно лицо использует сталеплавильную печь в литейном цехе для производства станин моторов, то никто другой не сможет ее использовать в это же самое время.
Капитал по-прежнему оставался материальным. Когда Дж П. Морган (или другой банкир) вкладывал капитал в какую-либо промышленную компанию, он искал «обеспечения имуществом». При выдаче кредита банкиры требовали в качестве обоснования физически реального, осязаемого обеспечения, т. е. промышленного оборудования.
В отличие от землевладельцев, которые досконально знали свое богатство, каждый холм, каждое поле, каждый источник и каждый фруктовый
Маркс говорил об отчуждении рабочих от производимого ими продукта. Но можно говорить и об отчуждении инвестора капитала от источника его богатства.
Сейчас, с позиции зашоренного Маркса и/или Моргана, капитал вновь трансфомируется.
В ГОЛОВАХ ЛЮДЕЙ
По мере того как возрастает роль сферы услуг и информации в экономике, а сфера производства компьютеризуется, природа богатства неизбежно изменяется. Инвесторы капитала в традиционные отрасли промышленности пока еще по-прежнему требуют «обеспечения имуществом» в виде завода, промышленного оборудования. Инвесторы же в наиболее динамичные отрасли, связанные с высокими технологиями, полагаются на совершенно иные факторы обеспечения своих капиталовложений.
При покупке акций таких компаний, как Apple Computer или IBM, привлекательным фактором является не физическое имущество этих компаний — здания, оборудование, — а способность этих компаний продавать свою продукцию, качество осуществляемого ими маркетинга, эффективность менеджмента, научно-технические разработки их сотрудников. Это относится ко всем компаниям Третьей волны отраслей экономики — таким, как «Fujitsu» или NEC в Японии, «Siemens» в Западной Германии, французская «Groupe Bull», американские «Digital Equipment», Genentech и Federal Express. Символьная доля в товаре означает, как это ни удивительно, ничего более, чем другие символы.
Сдвиг к этой новой форме капитала подрывает основы как марксистской идеологии, так и классической экономической теории, опирающихся на финитный характер капитала.
В противоположность земле или машинам, которые могут использоваться лишь одним человеком или фирмой в один фиксированный момент времени, знание доступно многим пользователям одновременно, и если оно используется с умом, то может порождать даже новое знание. Ему (знанию) присущи свойства неистощимости и неисключительного характера использования.
Но это только начало революционных изменений сущности капитала. Если реален сдвиг к тому, что знание — это капитал, то сущность капитала становится «нереальной»: он начинает состоять из символов, таких же, как другие символы в головах людей и в памяти компьютеров.
Капитал, таким образом, переходит из материальной, осязаемой формы в бумажную форму, которая символизирует материальное обеспечение, в бумагу, символизирующую символы в сознании непрерывно меняющихся работников. И, наконец, в электронные импульсы, символизирующие бумагу.
При этом капитал теряет остатки своей «материальности» (хотя этот безжалостный процесс маскируется устаревшими правилами бухгалтерского учета и налогового регулирования). Объекты торгов на финансовых рынках также удаляются от материальности.
На биржах в Чикаго, Лондоне, Сиднее, Сингапуре и Осаке происходят торги на многие миллионы в так называемой производной форме, основанной не на цене акций отдельных компаний, а на различных индексах рынка. Следующим шагом являются торги на основе этих индексов, еще дальше уводящие от «основных принципов». И помимо этого, как нечто потустороннее, появляются так называемые синтетики, которые через серию комплексных сделок дают инвестору капитала результат, который лишь отражает реально существующие облигации, акции, индексы и сделки.
Мы стремительно идем к все более и более утонченным инвестициям, основанным на индексах индексов других индексов, производных от производных, «синтетиков», отражающих другие «синтетики».
Капитал стремительно становится «суперсимволическим».
Сила современной науки состоит в построении все более длинных логических цепочек обоснований; математики осуществляют все более сложные умозрительные построения, нагромождая одну теорему на другую с целью создания знания, которое дает новые, еще более абстрактные теоремы. Искусственный разум и «инженеры знаний» возводят головокружительное здание логического вывода. Подобно этому и капитал становится все более производным, можно сказать, становится бесчисленным отражением в бесконечном числе зеркал.
ЭПИТАФИЯ БУМАГЕ
Все вышесказанное уже революционно. Но процесс
Думая о долларах, франках, иенах, рублях или дойчмарках, большинство из нас слышит шелест бумаги. Но это показалось бы крайне необычным для наших прапрадедушек и прапрабабушек, перенесись они в наше время. Никто из них не взял бы «бесполезных» бумажек за отрез ткани или бушель зерна.
85
Относительно ранних денег: [536], р. 442-443; а также [141], р. 3. О деньгах и желании: деньги обычно рассматриваются как средство для удовлетворения нужд и желаний. Но деньги являются также и великим освободителем от желаний. В доденежной цивилизации человек, имевший цыпленка, сохранял его, а желал иметь одеяло; прежде всего он искал кого-нибудь, у кого есть одеяло, и тогда среди этих владельцев одеял он находил того одного, кто хотел бы обменять его на цыпленка. Желания обоих соответствовали друг другу. Изобретение денег изменило все это. Именно из-за того, что они взаимозаменяемы и могут быть превращены в возможность удовлетворения колоссального числа желаний, деньги возбуждают самые необузданные фантазии. Те, кто внезапно чего-то пожелал, никогда не знали, что делать с этими желаниями. Первоначально не поддающиеся воображению, даже невообразимые возможности внезапно вырисовывались перед их взорами. Деньги питали одаренный богатым воображением дух человеческих возможностей. Деньги, кроме того, ободряли толковых мужчин и женщин определять желание других, грубые ли или сверхутонченные, и предлагать для обмена вещи, услуги и приключения, которые удовлетворят их. Это делало деньги все более обращаемыми в инструмент реализации все более широкого круга желаний, а это, в свою очередь, делало их еще более полезными и нужными, чем раньше. (Этот усиливающийся процесс, однажды запущенный, подобен цепной реакции, и он объясняет, как деньги стали столь важным фактором в развитии человеческого общества.) Изобретение денег сразу же привело также к громадному росту эффективности богатства как инструмента власти. Это укрепило власть богатства, радикально упростив контроль за поведением. Так деньги сделали возможным вознаграждать (или карать) людей даже без особых хлопот по выяснению их желаний - владелец фабрики не должен был знать, что хочет иметь его работник: одеяло, цыпленка или "кадиллак". Это не играло роли: за деньги можно купить все или что-то из этого. В аграрной цивилизации отдельно от класса имущих - а их желания росли в широчайшем диапазоне от утонченной эстетики до извращенной плотской чувственности, от метафизических идей до милитаризма - масштабы коллективных желаний обычных людей были столь невелики и ограничены, что они могут быть сведены к двум словам: хлеб (или рис) и земля. Напротив, в обществах раннего промышленного капитализма, где основные нужды народонаселения были удовлетворены, коллективные желания, казалось, множились. Желания разбивали сдерживающие их оковы, вырывались из гетто и завоевывали новые области, безжалостно превращая жизнь в роскоши одной генерации в "насущную потребность" следующей. Эта экспансия желания была, наверно, совершенно очевидна для антистяжательских социалистических обществ, когда они сталкивались с откровенно стяжательскими капиталистическими обществами. Это было и продолжает быть основой для масс людей в так называемых потребительских обществах. И поэтому понятно, почему в индустриальном мире кассовый чек стал основным инструментом социального управления. Сегодня структура желаний искорежена сдвигами. Поскольку мы отходим от цивилизации "фабричных труб", мы не видим пределов для желаний, но их дальнейшее продвижение в будущее, в новое, видится более изысканным, они растут в области нематериальные, продвигаясь к все большей индивидуализации.
Во времена сельскохозяйственной эпохи цивилизации Первой волны деньги являлись материальной субстанцией, имеющей собственную ценность. Например, золото или серебро. Но также соль, табак, коралл, одежда, медь и ракушки каури. Бесконечен список других полезных вещей, служивших время от времени в качестве денег. (Бумага, по иронии судьбы, имела лишь ограниченную ценность до наступления всеобщей грамотности и поэтому крайне редко, если вообще когда-либо, использовалась в качестве денег.)
Однако на заре индустриальной эры появились новые странные идеи относительно денег. Например, в 1650 г. Вильям Поттер опубликовал в Англии трактат-предвидение с предложением ранее немыслимого: «символическое богатство неизбежно придет на смену реальному богатству» [86] .
86
Вильям Поттер: [6], р. 154.