Метаморфозы. Тетралогия

Дяченко Марина и Сергей

– Второе!

Сашка покачнулась. Выровнялась. Провела по лицу кончиками пальцев, ощутила фактуру грубой ткани, как будто на голову надели мешок. Второе упражнение… Все почти сначала, где же исходная точка… С какой развилки начать?!

– Будешь еще хамить?

Голос доносился издалека. Сашка видела лицо Портнова будто сквозь множество переплетенных волокон, блестящих, как шелк.

– Стоп, Самохина… Стоп. Я тебя спрашиваю: будешь хамить? Будешь на пары опаздывать?

– Не буду, – сказала Сашка сквозь зубы.

– В последний раз тебе верю, – Портнов усмехнулся. –

На завтра готовь задание по активатору – схема на странице три. Будет лучше, если ты постараешься.

* * *

Она вышла из института, но не во двор, а на улицу Сакко и Ванцетти. Мостовая блестела, будто натертая маслом. Сашка остановилась под большим фонарем, стилизованным под старину… а может, и в самом деле старинным. За матовыми стеклами медленно колебался огонь и желтой точкой отражался в каждом булыжнике.

Открылась дверь кафе на противоположной стороне улицы. Вышла женщина, одетая не по сезону – в коротком светлом пальто, в легкомысленной кепке с клетчатым козырьком. Когда она ступила на мостовую, Сашка удивилась: как можно ходить по булыжнику на таких высоченных игольчатых каблуках?

Следом из кафе выбрался Денис Мясковский. Прихрамывая, побрел рядом с женщиной, вернее, за ней – как собачка. Сашка наблюдала, заинтригованная: между этими двумя, совершенно непохожими, неподходящими, стремительно разворачивались напряженные, даже взрывоопасные отношения.

Она отступила. В нескольких шагах от фонаря уже начинался полумрак. Сашка остановилась там, где темным проемом выделялся вход в переулок.

– Могло быть и хуже, сам понимаешь, – сказала женщина хрипловатым, почти мальчишеским голосом.

– Не могло, – сказал Денис.

Он стоял в расстегнутом пальто, белый шарф свешивался до земли, как витая веревка.

– Это же начало семестра, – голос Дениса дрожал. – До зачета еще далеко… Это же самое начало семестра!

– Дальше будет труднее, – сказала женщина.

Денис шагнул вперед. Сашка обмерла: он схватил женщину за воротник и вздернул над землей, так что метнулись в воздухе тонкие каблуки; он был выше ее на голову и тяжелее раза в два, женщина в его руках казалась совсем беззащитной – но она и не пыталась сопротивляться.

Прошла секунда. Сашка не успела даже вскрикнуть. Денис, издав странный звук, поставил женщину на мостовую. Обретая равновесие, она все-таки угодила каблуком в щель между булыжниками.

– Простите, – глухо сказал Денис. – Я…

И он вдруг осел перед ней, упал на колени, и Сашке сделалось в десять раз страшнее, чем за миг перед этим.

– Тебя много щадили, Денис, – сказала женщина, пытаясь выдернуть каблук из глубокой щели.

– Не надо!

– Ты можешь им помочь. Ты знаешь как.

– Я не могу! Я не…

– Можешь, можешь. Твои однокурсники могут. И ты. Посмотри, как работает Павленко. Посмотри, как рвет жилы Самохина.

Сашка вздрогнула.

– Ты помнишь зачет на первом курсе? – женщина говорила легко и даже весело. – Помнишь, что мне тогда обещал?

– Я не могу это выучить!

– Детский сад, – с легким сожалением сказала женщина. – Денис, все в твоих

руках. Иди работать.

И, легкомысленно цокая каблуками, она прошла мимо замершего на мостовой Дениса, мимо институтского крыльца, мимо входа в подворотню. Проходя мимо Сашки, повернула голову; у нее было маленькое белое лицо, перегороженное, будто щитом, темными очками.

Сашка никогда не видела ее прежде. Но в этот момент она ее узнала.

* * *

Она заварила чай, запарила кипятком бульонный кубик. Отнесла все это в комнату номер двадцать один и, усевшись за пыльный стол, задумчиво раскрыла желтую брошюрку – понятийный активатор. Страница три, схема номер один. Просидев над ней пять минут, Сашка уже не в состоянии была оторвать глаз.

Желтая книжонка, напечатанная на плохой бумаге, была ключом, соединяющим воедино обломки многих головоломок. Она сшивала – грубо, на живую нитку – нелегкий опыт, полученный Сашкой во время учебы, и ее собственные представления о мире – изрядно пошатнувшиеся за последние годы.

Есть вещи, которые невозможно представить, но можно назвать. Получив имя, они изменятся, перельются в другую сущность и перестанут соответствовать имени, и тогда их можно будет назвать снова, уже по-другому, и этот процесс – завораживающий процесс творения – не имеет конца; вот слово, которое называет, и слово, которое означает. Понятие как организм и текст как вселенная.

Четвертое измерение, «зашитое» в схему, напрочь отбивало чувство времени. Слово было результатом и оно же – первопричиной любого процесса; перед глазами у Сашки поплыли «ракетки» – медленные яркие искры, какие обычно являются, если резко наклониться или встать на голову. Сашкин чай остыл, бульон покрылся жирной пленочкой, но это не имело значения.

Схема на странице три лежала перед ней, как хрустальная модель термитника. Повинуясь каждый своей задаче, передвигались смыслы, обменивались импульсами, выстраивали иерархию и разрушали ее, чтобы выстроить новую. Сашка взяла себя за волосы; слово «гармония» разложилось на оттенки, как солнечный луч, и сложилось снова – в совершенстве.

– Ну ни фига себе!

Она провела большим пальцем по срезу страниц. Активатор не казался очень толстым, он был как журнал «Юность», который когда-то давно приносила Сашке мама. На каждой странице была новая схема – новая, связанная с предыдущими и последующими, еще одна ячейка в бесконечных сотах Сашкиного понимания. Тому колоссальному полю, что на секунду открылось ее глазам, не было предела и не было конца.

– Какая красота, – прошептала Сашка.

Слова резанули своей неточностью, затертостью, пошлостью. Она мигнула – с ресниц полетели случайные слезы – и попробовала сказать то же самое, не прибегая к привычным словам.

Ветром захлопнуло форточку. Разлетелись исписанные листы бумаги. Сашка тряхнула головой, будто вываливаясь из нирваны. Хотела закрыть книгу, но рука дрогнула. Схема номер три, совершенная до слез, притягивала взгляд, приковывала внимание; «оно само». Оно приходит, накатывает, и остановиться невозможно…