Метель
Шрифт:
МАША. Господи…
БУРМИН. Что с вами, Марья Гавриловна? Вам не хорошо?
МАША. Нет, продолжайте.
БУРМИН. Я не могу. Мой рассказ больно ранит вас.
МАША. Продолжайте,
БУРМИН. Хорошо… Церковь была отворена, за оградой стояло несколько саней. По паперти ходил человек. Он позвал нас. Я велел ямщику подъехать, выпрыгнул из саней и вошел в церковь, слабо освещенную двумя или тремя свечами. Девушка сидела на лавочке в темном углу. Другая терла ей виски. То ли от мороза, то ли еще от чего, я едва соображал, что делаю. Меня о чем-то спрашивали — я отвечал. Потом нас венчали… Быстро так, бесцеремонно, словно это был не поп, а палач.
Потом… предложили поцеловаться. Я колебался. Свидетели настаивали. И когда я хотел было ее поцеловать, она увидела мое лицо и… Только тогда я понял, что меня приняли за другого. Свидетели стояли как ошпаренные. Жена моя лежала на полу без памяти. Я повернулся, вышел из церкви безо всякого препятствия, бросился в кибитку и приказал ехать.
МАША. Господи! И вы не знаете, что сделалось с бедной вашей женою?
БУРМИН. Не знаю. Не знаю, как зовут деревню, где я венчался, не помню, с которой станции поехал. В то время я так мало полагал важности в преступной моей проказе, что, отъехав от церкви, заснул, и проснулся на другой день поутру,
Теперь, когда вы все знаете, я должен уйти. Мы никогда не могли бы быть вместе. Никогда…
МАША (слабым голосом.) Деревня та называлась Жардино…
И рука, с которой снята повязка, обретет счастие…
БУРМИН. (повернулся.) Господи…
МАША. Господи…
БУРМИН. Вы…
МАША. Я.
И они бросились друг к другу, чтобы сплестись в самом прекрасном объятии на свете. Объятии не двух несчастных любовников, а объятии мужа и жены.
И в это мгновение ангелы заплакали на небе от счастья.
И пошел дождь.
ТЕМНОТА
ЗАНАВЕС
КОНЕЦ