Метка
Шрифт:
– Но когда?..
– Ещё до того, как переехать в Сейнтстоун. Так было нужно, ты же понимаешь?
– И что, вы шпион? Пустые подослали вас следить за нами? Внутри у меня всё дрожит. Я никогда в жизни не видела настоящего пустого. А теперь оказывается – несколько месяцев работала с одним из них бок о бок. Кружится голова, комната качается, и я хватаюсь за стол, чтобы не упасть. По крайней мере, Оскар не меньше меня поражён превращением Обеля, замечаю я с облегчением.
– У вас что – нет души? – спрашиваю я чернильщика.
– Леора, послушай, – просит Обель, отложив лоскут. Его рука розовеет там, где по коже прошлись едкой жидкостью. –
У меня вырывается мрачный смех.
– Послушай, Леора. Я хотел чего-то достичь, добиться чего-то важного в жизни. Я хотел, чтобы меня запомнили. – Я недоверчиво смотрю на него. – Как ни странно, пустые тоже хотят, чтобы их помнили. Это свойственно не только отмеченным. Я знал, что могу стать великим чернильщиком, так почему же я должен был жить невидимкой только из-за того, что на моей коже нет татуировок?
– Но почему вы не накололи рисунки себе на кожу? Зачем все эти сложности с разрисовыванием своего тела? Могли сделать себе татуировки и стать одним из нас! Подойдя к Обелю, Оскар дотрагивается до рисунков на его коже. Обель протягивает ему и другую руку для сравнения.
– Потому что я так решил. Потому что я требую права на выбор. – Обель сердечно улыбается нам. – Да, непросто пришлось. Я почти каждый день наносил новый слой чернил на поблёкшие знаки, проверял, не стёрлись ли где-то линии. – Перевернув руку Обеля, Оскар продолжает задумчиво рассматривать ненастоящие татуировки. – Но я был нужен твоему отцу, – кивает мне Обель. – И твоему, – поворачивается он к Оскару. – Кто-то должен был быть на моём месте, служить нашему делу. – Скрипнув зубами, я непонимающе трясу головой, и Обель поясняет: – Они помогали нам. Мы, пустые, не выжили бы, если бы не твой папа и другие. Они посылали нам еду и топливо, они видели несправедливость, и они боролись. Не верь тому, что говорит Лонгсайт – пустые не хотят войны, не хотят занять эту землю. Им бы выжить. А я был связующим звеном между нашими мирами.
Не верю! В это невозможно поверить.
– Что вы хотите сказать? Что именно делал мой отец? – Повернувшись к Оскару, я пытаюсь выяснить у него хоть что-нибудь. – Ты что-то знал? Потому и подошёл ко мне тогда, в музее?
– Я ничего не подозревал, – отвечает Оскар, показывая на Обеля. – Но я знал, что твой отец был знаком с моим. Они много лет работали вместе, помогая пустым. Все, как сказал Обель, отправляли им еду и всё остальное. Без их помощи люди умерли бы от голода, Леора. – Из-за этого я злюсь! Не хватало ещё заботиться о пустых! – Мой отец хотел быть уверен, что со смертью твоего папы эта помощь не прекратится. Мы нужны пустым. Им нужна ты, твоя помощь. Отец говорил, что дочь Джоэла Флинта многое сможет сделать. Я тогда не знал, что это значило. – Лицо Оскара застыло, как маска грусти.
Сколько всего происходило за фасадом моей жизни! И что знали все, кроме меня?
Всё, чему меня учили, во что я верила, у меня отняли. Как просто: знак за знаком, метка за меткой занимают свои места на твоей коже до самой смерти. А потом ты становишься книгой или горишь в огне. А теперь всё запуталось и я ничего не понимаю. Не хочу ничего понимать.
Они стоят передо мной: спокойный грустный Обель и Оскар, на чьём лице отражается моё собственное непонимание. Помню его улыбку в темноте, тепло его рук.
Сколько же вокруг лжи!
Я забираю свои вещи и ухожу. Ни Обель, ни Оскар даже не пытаются меня остановить.
Глава сорок вторая
Когда
Окликнув её по имени, жду, собираясь убежать, если кто-то ответит. Поднимаюсь к себе и собираю немного вещей: одежду, бинты, попавшиеся под руку в ванной, – пригодятся сменить повязку на новых знаках. Не забыть бы альбом, в котором я рисовала эскизы. Он был где-то под кроватью. И пока я, согнувшись в три погибели, выуживаю альбом из тёмного угла, на лестнице слышатся шаги.
Когда она входит в мою комнату, я чувствую себя маленькой девочкой из сказки, которую так любил рассказывать мне папа. Девочкой, которая просыпается в домике у медведей. Той, которая бежит со всех ног от разъярённых хозяев. «Она меня убьёт, – проносится в голове, пока я выползаю из-под кровати. – Живьём съест».
Слишком поздно, некуда бежать: медведица меня настигает. В зловещем молчании она подходит ко мне. Уж лучше бы рычала по-звериному. Протягивает ко мне руки, согнув пальцы, словно когти хищника. Я отступаю к кровати, но дальше идти некуда. Она хватает меня за плечи и выплёвывает колючие слова:
– Глупая, глупая, какая же ты глупая девчонка! Сумасшедшая! Что ты наделала?! Что?!
Изогнувшись, я пытаюсь вырваться, но она сильнее, держит крепко. На секунду моё тело деревенеет, словно ожидая удара.
Но она не грызёт меня, она гладит меня по голове. Она не рычит в отчаянной ярости, а плачет и что-то шепчет. На меня накатывает невыразимая усталость. Я не смогла бы бороться с медведем, и с ней бороться я тоже не в силах. Покорно разрешаю себя обнять и слушаю её шёпот. В груди поднимаются слёзы, готовые затопить меня с головой. Её объятия – словно колыбель, которая защищает меня от страшного мира.
– Ты глупая, глупая девочка… – повторяет она устало. – Прости меня, Леора, моя маленькая искорка. Прости. Я должна была всё тебе рассказать. Довериться тебе.
Она гладит меня по голове, словно дикую кошку, готовую сбежать. А я себя так и чувствую – как кошка.
Высвободившись, я включаю ночник на тумбочке у кровати. Мы щуримся и смотрим друг на друга, часто моргая.
– Посиди здесь, – говорит она, вдруг вскакивая на ноги. – Мне надо тебе кое-что показать. Я сейчас. Минуту спустя она возвращается и подаёт мне бумажный свёрток. Сидя на кровати, я разматываю бечёвку, которой перевязана бумага. Крепкие узелки приходится распутывать зубами. Наконец бечёвка падает, зацепившись на секунду за одеяло. Плотная бумага скорее загнута, чем смята, и раскрывает тайное сокровище будто бы со вздохом облегчения. Передо мной лежит книга. Вроде бы. Скорее толстая тетрадь. На обложке ничего не написано, равно как и на корешке, нет и намёка на содержание. Переднюю обложку не отличить от задней, и я верчу книгу, пытаясь понять, где же начало. Старинный переплёт на ощупь напоминает мягкую замшу. Поднимаю обложку – пусто. Переворачиваю вверх ногами – и открываю снова. С первой страницы на меня смотрит прекрасная Белая Ведьма, и я отбрасываю тетрадь.