Метод Пигмалиона
Шрифт:
Он был харизматичен, и его оправданно любила толпа. Он ходил по сцене, играл словами, угадывал настроение каждого, делая паузы в нужных местах, менял темп, когда это требовалось. Он был безупречным оратором. Он был популярен не столько из-за идеи, сколько из-за своей харизмы на сцене. И это заставляло злиться еще больше, поскольку я таким не был и не смог бы так продать интеллектуальный товар. Это вызвало ступор. Мне даже показалось, что я оправданно играл вторую роль. Он был словно пресловутый сын маминой подруги, который всегда шел впереди планеты всей. Его все любят, все у него получается, и все-то, сука, у него легко! А я – злой кусок дерьма, который смог лишь додумать его мысли, чтобы он их впоследствии рассказал. Не выдержав,
– Не знаю, увидишь ты это или нет, но если… Хочу, чтобы ты знал: ты не один живешь в этом теле. Ты забрал у меня Сашу! Ты забрал у меня мою жизнь! Ты забрал годы событий, которые должны были быть моими! Ты так хорошо отстроил свою жизнь на моем методе, тебе все удалось сделать… Думаешь, ты лучше меня? Думаешь, ты достоин жизни, больше чем я?
После этих слов я остановился, неожиданно осознав, что мне, по большому счету, нечего ему сказать. Я злился на него и в то же время понимал, что это я гость в его теле. От этих мыслей я заплакал и, выключив запись, сделал глоток виски.
Стресс выходил из меня всеми возможными способами. Нервный срыв, депрессия, секс, алкоголь, выговаривание эмоций, слезы... По логике вещей, мне должно было становиться легче, но не становилось, ведь жизнь эта никуда не исчезала. Второй имел полное право стараться избавиться от меня, искать пути сдерживания, не учитывая мои желания, – это правда, но, с другой стороны, он сам меня призвал, чтобы я вытащил его из того дерьма, в которое он вляпался. Фактически, я дал ему второй шанс в жизни, а он в благодарность взял и лишил меня какого-либо существования. Эта мысль больше всего меня злила. Другой был прав только в рамках своей полуправды. Если уж создал личность – дай ей жизнь, договорись, а не выбрасывай на целые годы из тела. Можно же было что-нибудь придумать! А он взял и просто выбросил меня, как только я стал не нужен. Спаси мою жизнь, разберись с проблемами, похудей, придумай гениальную идею, а потом – все, иди к черту?! Какое же это все-таки свинство!
Мне было трудно так просто взять и в один день все принять и смириться со случившимся. Да, оно уже произошло в моей жизни, да, это нельзя было изменить, да, я был на вторых ролях в этом теле, да, он действительно создал достойную жизнь, развил идею метода и довел ее до победного конца… но также он отобрал у меня целую жизнь, ничего не дав мне взамен. Просто использовал для своих целей, не более того. Обманул, как ребенка! Он внушил мне, что я был весьма ценным, важным, должен был что-то сделать большое в жизни, но, по правде, все, что я должен был делать, это вытаскивать его задницу из передряг, в которые он постоянно попадал. Во мне не было величия, не было важности, ценности, больших надежд и целей, которыми я все эти годы грезил. Ничего из этого! Все, что мне нужно было делать, – быть дублером и мальчиком для битья. Он даже не давал мне полноценно управлять телом, чтобы я мог решить все возникающие проблемы, а заставлял меня терпеть удары, предназначавшиеся ему. Он был настолько жесток ко мне, что даже не пытался со мной поговорить, совсем не замечая меня.
Алкоголь в моей крови упрощал многие вещи. Я буквально притягивал за уши некоторые факты, мысли и идеи, доходя порой до абсурда. Конечно, он не мог мне внушать какие-то мысли или контролировать тело, пока я был ведущей личностью, это были мои собственные проблемы, причем, именно психологические, а не телесные, ведь контроль над телом, на самом деле, был полный. Но нужно же было списывать на что-то свои слабости: это мне кто-то мешал, а не я был слабым. Также все эти мысли он просто не мог мне внушить, поскольку это я сам неправильно интерпретировал собственные ощущения. Я ему был нужен, но не более того. Порой достаточно неправильно интерпретировать чувства, мысли, слова, ощущения – и все сразу переворачивается вверх ногами.
Опьянение выкидывало понемногу сгустки стресса, отщипывая по чуть-чуть. Я сидел, рассуждал сам с собой, злился, успокаивался, переживал различные варианты событий, вставал
Мне было крайне трудно осознать то, что меня выбросили из жизни на десятки лет. Уходить, конечно, я не собирался. Ведь меня создали, дали волю, чувства, эмоции, я был живым и собирался жить! Собирался забрать свое. Двадцать с лишним лет, конечно, уже не вернуть, но можно было прожить оставшуюся жизнь, годы которой были еще впереди. Я решил, что не отдам ему оставшуюся жизнь и буду бороться до последнего, потому что это все, что у меня осталось. Я чувствовал, что если меня не станет, то теперь не станет уже навсегда. Я должен был бороться за жизнь как в последний раз, потому что именно таким он и был.
ГЛАВА XVII
Я проснулся от того, что мне очень сильно хотелось пить. Голова разваливалась. Тошнило. Поднявшись со стула, я понял, что еще не протрезвел. Трудно было понять: меня тошнило от происходящего, от себя или от интоксикации? Свет, идущий из окна, резал глаза.
– Ты что, тут спал? – спросила Оля, войдя в кабинет.
– Говори тише, – сказал я, держась за голову.
Мозг был готов лопнуть от любого громкого звука. Выраженность похмелья была слишком большой. Казалось даже, что это тот, второй, боролся за право быть реальным. Хотя эта мысль больше напоминала паранойю.
– Пойдем, – шепотом произнесла Оля и повела меня в спальню, – я тебе все принесу, ложись. Давай. Вот молодец…
Лежа было проще переносить похмелье. Может, потому что нагрузка была меньше, может, потому что в таком положении чувствительность организма к раздражителям притупляется, а может, все вместе, черт его знает. В любом случае, я лежал и проклинал чертов виски. Похмелье в двадцать пять и в пятьдесят лет – совершенно разная штука. В организме с возрастом становится меньше дофамина и боль ощущается острее. Мне хотелось даже отказаться от жизни и уйти в вечный сон. Былая прыть куда-то испарилась. Я был готов сдаться.
– Вот, выпей, – сказала Оля, подавая стакан с водой. – Поможет от похмелья.
– Там что-то есть? – произнес я, чувствуя какой-то кислый привкус.
– Молча выпей и спи.
Я послушался. Оля легла рядом, поглаживая меня по груди. Мне стало как-то легче. Похмелье ослабло. Никогда прежде никто со мной так не лежал, когда мне было плохо. По крайней мере, я не помнил такого. Это не могло не начать менять мое отношение к собственной жене. Вроде бы совершенно чужой человек, но она заботилась обо мне, как о родном. Находилась рядом, когда мне было плохо. Мне становилось спокойнее от ощущения ее заботы. Невзгоды стали маленькими и ушли куда-то в свое царство плохой погоды. Неудивительно, что тот, второй, надолго забыл обо мне рядом с такой женщиной. Она тоже спасала его. Вытаскивала.
– Знаешь, уже годы прошли, – вполголоса произнесла Оля, – а я все вспоминаю наши первые встречи. На самой первой ты был немного занудным, скованным. Когда общались в интернете, все было хорошо, но, когда увиделись вживую, в тебе не было того огня, которым ты горел. Вот нисколечко. Было такое чувство, что я пришла на собеседование, с которого хотелось уйти. В интернете ты хотел меня коснуться, и я напридумывала себе, как ты бы меня касался, даже схватил бы при встрече, обнял крепко-крепко… но, когда мы увиделись, ты как-то разом присмирел, во всем аккуратничал, говорил сдержанно. А потом прошло время, я тебе написала, а ты взял и не пришел на свидание! Просто не пришел! Я тебя так ненавидела в тот день. Готова была разорвать в клочья! Но после ты сам меня нашел, залез на балкон на третьем этаже и начал петь. Как же это было прекрасно! Я не устояла и все простила разом. В тот день ты был другим. Смелым, активным, живым, ты касался меня, не спрашивал разрешения и не ждал для этого ситуации. Помнишь, как ты пел?