Методика обольщения
Шрифт:
— Конечно, я и сам собирался возвращаться. Они направились вниз по улице, уже изрядно опустевшей.
— Что нового в Эшфорде, Алан?
— Все по-старому. И это его главное достоинство: в нашем городке ничего не меняется. Отсюда проистекает чувство уверенности в завтрашнем дне.
— Как всегда иронизируешь?
— Да нет, абсолютно честен.
— А что нового у тебя лично? Алан замялся:
— В общем, тоже ничего.
— Ты выдержал слишком длинную паузу. Значит, в этом ответе все-таки соврал. Но если не хочешь рассказывать, я не настаиваю. А вот в моей жизни много изменений:
— Как?! Тебе же…
— Да, я почти твоя ровесница. Представляешь, какой сюрприз преподнес мне мой сыночек? Ему всего двадцать!
— Моему брату было столько же, когда у него родилась дочка. Ну что тут сказать? Жизнь продолжается. Может, это и хорошо?
Они вошли в ярко освещенный гостиничный холл. Алан с сожалением отметил, что здесь возраст Сильви, выглядевшей на ночной улице довольно моложаво, определялся безошибочно — и даже с тенденцией в сторону увеличения. Она компенсировала этот недостаток ослепительной, хотя и немного заискивающей улыбкой.
— Добрались… У тебя есть какие-нибудь планы на сегодняшний вечер?
Алан принялся усиленно смахивать с себя снег.
— Вообще-то я устал и собирался лечь спать пораньше. Мне ведь завтра сидеть за рулем часа три-четыре…
Она продолжала улыбаться.
— Ну… Еще не поздно. Мы могли бы зайти ко мне.
Алан призвал на помощь все имевшиеся у него дипломатические способности.
— Ты знаешь, Сильви, я… Если бы в другой раз… То есть…
— То есть я стала старой и непривлекательной.
— Нет, что ты…
— В прежние годы ты охотно наносил визиты в мой номер. Неужели я так изменилась? По-моему, мы неплохо проводили время.
— Все верно, Сильви, но… Дело вовсе не в тебе.
Улыбка исчезала с ее лица постепенно — словно ее стирали ластиком. Сильви испытующе посмотрела на него:
— Ты что, дал слово какой-нибудь барышне хранить ей верность?
— Ну, зачем так формулировать…
— Ты в нее влюблен?
— Честно говоря, да.
Сильви вновь неуверенно улыбнулась и взяла его за пуговицу.
— Но я и не претендую на твои чувства. Никогда не претендовала. Я говорю просто о времяпрепровождении. Двое одиноких людей, не вызывающих друг у друга отвращения, проведут вместе время… Черт, что я несу!
Алан накрыл рукой ее руку:
— Прости, Сильви. Мы виделись с тобой в последний раз три года назад — тогда все было по-другому. Даже три месяца назад все еще было по-другому. Но сейчас… Ты очень хорошая, очень красивая… Ты умна, чертовски сексуальна, ты не можешь не пользоваться успехом… Но я полностью во власти этой женщины. Я люблю ее. Я просто не могу… Прости, пожалуйста.
Сильви отстранилась и отступила на шаг.
— Она молодая?
— Да, но дело не в этом…
— В этом, в этом. Мой муж тоже променял меня на молоденькую. Вас всех тянет на свежатину. Они здоровые, не обременены заботами и детьми, у них гладкая кожа… Но знаешь что, Алан? Она не будет долго тебе верна. Вот увидишь… Ничего вечного не существует, я это уже поняла. Но и ты поймешь. Извини, что… навязывалась.
Сильви резко повернулась и быстрым шагом направилась к лестнице. Алан мрачно смотрел ей вслед, чувствуя, что его настроение непоправимо испорчено,
Он надеялся, что поможет многократно испытанное средство — сон. Сколько раз бывало, что неприятности, казавшиеся вечером грандиозными и неразрешимыми, утром сжимались до размера теннисного мячика. Но на этот раз ночь не расставила все по своим местам: утром чувство гадливости не исчезло, а вот чувство радостной легкости, которое он испытывал все последнее время, заметно уменьшилось. Алану безумно не хотелось ни общаться, ни прощаться с кем бы то ни было — особенно с Сильви, поэтому он встал чуть свет и покинул гостиницу одним из первых. «Пошли вы все к черту», — бормотал он, адресуясь неизвестно к кому, выбираясь с по-зимнему серых и еще дремлющих улиц Бентли на трассу, ведущую домой.
Предчувствие его не обмануло; шедший всю ночь снег прекратился, и над дорогой сгустился туман, залеплявший стекла влажной изморозью и не позволявший разглядеть что-либо в радиусе больше пятидесяти метров. Настроение Алана поминутно ухудшалось: он проклинал погоду, бывших любовниц, встречные автомобили и собственную дурацкую прихоть полюбоваться елкой. Главные проклятия принял на себя желтенький автофургон, который вылетел из-за поворота на недозволенной для такой видимости скорости.
Исчерпав имевшийся у него запас ругательств и обнаружив, что он уже въехал в пригород Эшфорда, Алан остановил машину на обочине. Единственный способ избавиться от поселившегося в сердце червя сомнения — убедить себя, что все, сказанное Сильви, неправда. В конце концов, не у всех же жизнь состоит из одних разочарований. Сильви не повезло, вот она и хочет, чтобы другим тоже не везло. Но ее пожеланиям вовсе не обязательно сбываться. Ее бросил муж, но ведь не все мужья бросают своих жен. Некоторые терпят до смерти. И почему Дорис должна ему изменить — только потому, что так накаркала вещунья Сильви? Черта с два! С другой стороны… Можно допустить, что ему только кажется, будто отношение Дорис к нему настолько же искренне, насколько его отношение к ней? Можно. И кстати, его не было несколько дней, а чем она в это время занималась?
Решение пришло внезапно. Алан нажал на педаль газа и вскоре уже кружил по узким улочкам Эшфорда, с каждой минутой приближаясь к знакомой железной ограде. В доме Дорис царила мертвая тишина — во всяком случае, так казалось с улицы. Он нажал на кнопку звонка и стал ждать. Никто не отзывался слишком долго — Алан уже успел вообразить невесть что, когда наконец услышал шаги. Дорис — всклокоченная, сонная, в длинном свитере, надетом поверх футболки, — открыла дверь.
— Ты?! Почему так рано? Что-нибудь случилось?
— Ничего. Ровным счетом ничего. А ты еще спишь? — Алан с опозданием понял, что не следует врываться к женщине в дом ни свет ни заря, да еще без предупреждения.
— Я вчера сидела с рефератами до ночи… — Дорис зябко потерла одной голой ногой о другую, — ну, заходи же скорее, милый, мне холодно.
Больше она могла ничего не говорить. Заноза была извлечена, а саднящяя ранка полита живительным бальзамом. Алан закрыл за собой дверь и прижал к себе Дорис — такую мягенькую и теплую, особенно под свитером.