Метро 2033: Третья сила
Шрифт:
– Прости меня, Лен. Я дурак.
– Ничего, – проговорила Лена, почти справившись с остатками обиды. – Проехали.
Так они сидели долго, с полчаса, не нарушая молчание, а потом забрались обратно под одеяло. Лена лежала, положив голову на грудь Грише, он неторопливо перебирал ее волосы, целуя по очереди каждую прядь, и повторял снова и снова, точно заклинание: «Лучшая. Самая лучшая. Ты у меня самая лучшая». Гроза прошла, мир был восстановлен.
– Так что там рассказывал этот парень, гость из метро? – произнес Самсонов спустя еще некоторое время, окончательно убедившись, что Лена готова к продолжению
– Да вымирает метро, – вздохнула Лена, переворачиваясь на спину, – он в разговоре с лейтенантом назвал десятка два станций, на которых никто не живет. И еще, говорит, война скоро. Проклятых веган с поморцами.
– Не веган, а веганцев. И не с поморцами, а с приморцами, – аккуратно поправил ее Гриша.
– Ну да. И мне почему-то кажется, что он не врет, – Лена замолчала, а потом спросила с волнением в голосе: – Как думаешь, если «зеленые» с Альянсом сойдутся, кто победит?
Можно было спокойно ответить что-нибудь нейтрально-успокаивающее, вроде: «Да все нормально будет» или «Поживем – увидим», такой ответ размышлений не требовал. Но и Лену, Гриша это отлично понимал, точно бы не успокоил.
– Думаю, никто, – заговорил, наконец, Самсонов, решив не врать и не отнекиваться, а выложить все прямо, как на духу. – Как ты вообще себе представляешь войну в метро? Тут же куда ни плюнь – кабели важные, системы жизнеобеспечения. Прострелят трубы, разрушат коммуникации, взорвут турбины – и кто это все восстанавливать будет? Война все соки выжмет из людей. Так что, думаю, не будет в этой войне победителей.
– Как и в той, последней, которая до нашего рождения была… – отозвалась девушка, глотая слезы.
– Точно, – согласился Гриша, аккуратно, на ощупь вытирая слезы подруги пальцами. – Но ты не отчаивайся. Если есть в метро такие люди, как господин Макаров, значит, не все еще потеряно…
– Это верно, – согласилась девушка. Слезы на миг перестали сочиться из ее глаз, но потом заструились опять.
– Просто я подумала… – продолжала она с болью в голосе, – а стоит ли мне вообще рожать? Какой в этом смысл, если мы все каждый день ходим по краю пропасти?
– Тебя, что, ставили роды принимать? – нахмурился Гриша. Он знал, что Лена, несмотря на гипс, начала уже появляться в госпитале, но не ожидал, что на нее так быстро навалят сложную работу.
– Нет, что ты, какие роды… Это я так. Теоретически. Рано или поздно я ведь тоже рожать буду…
– Я ж тебя не тороплю, – отозвался Григорий.
Он уже понял, что предстоит разговор на самую тяжелую тему, какую только можно себе вообразить. В прошлый раз беседу о будущих детях завел он сам, и в итоге жестоко в этом раскаялся. После этого влюбленные заключили договор: обо всем, что касается родов и детей, не говорить. Лена сама нарушила договор, но напомнить ей об этом Гриша не решился. Он чувствовал, что Лене надо выговориться, сейчас, именно сейчас.
– Я знаю. Но я не про сейчас. Я вообще. Стоит ли дарить эту жизнь-жестянку новому человечку, маленькому, беззащитному, ни в чем не виноватому?
– Неужто думаешь, не прокормим?
– Да разве ж я про это! – почти закричала девушка, вырываясь из его объятий. – Разве в еде дело?! Да, у нас далеко не самые плохие условия для жизни. Вовк говорил, есть много станций, на которых люди
– Как пить дать, – мрачно кивнул Гриша, и тут же добавил, улыбнувшись через силу: – Но ведь и мы не лыком шиты, милая!
– А! Брось, Гриня. Брось. Надежды нет у нас. Будущего нет. Один туман впереди. Вот поэтому, – прошептала Лена, устало опускаясь на подушку, – я и не хочу ребенка. Нет, не то. Хочу! Но рожать крота – не хочу.
«Рожать крота», – повторил про себя Гриша, и воображение мигом нарисовало ему жуткую, омерзительную сцену: Лена рожает ребенка с головой крота.
Григорий замотал головой, заморгал глазами, но кошмар не отступал. Снова и снова видел он, как раскрасневшаяся, потная Лена, страшно утомленная долгими и трудными родами, протягивает руку, чтобы приласкать новорожденное дитя… И издает дикий вопль, коснувшись жесткой шерсти на голове младенца-крота.
– Ты права, Лен. Кругом права, – начал говорить Гриша, взвешивая каждое слово. – Мне тебе даже возразить нечего. Я и не буду. Я тебе одно скажу. Да, мы живем в норе. Большой такой, уютной, но все же норе. Не видя голубого неба, не зная, что такое зеленая трава. Но мы живем, Лен. И веганцы, знаешь ли, не бессмертны. Но это все пустая болтовня. А сказать я хотел вот что: бывали времена и хуже.
– Куда уж хуже… – отозвалась Лена.
– Есть куда, – резко отвечал Григорий. – А про первые дни после Великой Срани ты забыла? Ты родилась чуть позже, но твой папа все это застал. И не верю, что никогда не рассказывал. Это был ад! Но даже тогда – ты слышишь? – даже тогда женщины рожали детей, иначе наверняка не было бы ни меня, ни тебя. А в годы Второй мировой войны, думаешь, лучше было? Ты книгу читала, которая у отца на полке стоит?
– Про блокаду? Читала, конечно. Там такие ужасы написаны… И про каннибализм даже есть пара страниц.
– Вот. А теперь подумай. Если бы можно было предложить тем, кто там наверху от голода пух зимой сорок второго, с нами местами поменяться, как думаешь, что бы они выбрали?
– Сложно сказать, – пожала плечами Лена, сжимаясь в калачик под одеялом.
– Да они бы к нам толпой кинулись! – закричал Гриша, вскакивая с кровати. – Но даже тогда, милая, рождались дети. И даже тогда, в кромешном аду, люди продолжали любить друг друга. А уж нам-то грех жаловаться.
Гриша замолчал, и стал ждать, что ответит ему Лена. Он не был уверен, что она вообще что-то скажет, но и в этом случае Гриша бы не расстроился. Он понимал: для того, чтобы осмыслить то, о чем они сегодня говорили, Лене потребуется время. Отец Лены едва ли мог тут помочь Григорию. Но даже если бы Святослав Рысев и мог как-то повлиять на дочь, Гриша бы ни за что не нашел в себе сил обратиться к нему. Эту проблему они должны решить сами, один на один. Или не решить вовсе.
Он погасил лампу и бесшумно опустился на одеяло.