МЕТРО 2033: В ИНТЕРЕСАХ РЕВОЛЮЦИИ [Темные туннели 2]

Антонов Сергей Петрович

– Кто это? – тихо спросил Томский у Аршинова.

– А ты послушай, – ответил прапор, приваливаясь спиной к стене. – Разговоры будем после разговаривать. Вникнешь в байду, которую без-

ногий несет уже вторые сутки, сразу поймешь: как ни крутись, а жопа всегда сзади…

– Самое интересное, что и я был когда-то одним из них, – продолжал польщенный вниманием рассказчик. – Вообразите: я, бывший учитель русского языка и литературы, как одержимый вопил «Хайль!» и считал факельные шествия лучшими из зрелищ. Так, наверное, попадаются на приманку обещаний сильной власти и повального порядка все развращенные демократией интеллигенты. Наркоз, под которым я находился несколько лет, закончился во время очередной охоты. В тот день мы загнали в тупиковый туннель компанию черных. Они пытались сбежать. Не знали, что у нас потрясающий нюх и все просчитано заранее. Вплоть до тупикового

туннеля, который должен быть обрушен после того, как все закончится. Душегубы, независимо от масштаба своих зверств, всегда пытаются скрыть следы кровавых игрищ. Неожиданно эти узбеки… или таджики? Не столь важно. Безобидные и безоружные, они сбились в кучку, сняли обувку и начали молиться. Алла, бесмилла, ильрахман и все такое. А мы с хохотом палили в этих ребят из автоматов. Что за бойня была, господа, что за бойня! Шагу не сделаешь, чтобы сапоги не хлюпали по лужам крови. Можно было ее пить, умываться ею… Я считал себя достаточно стойким, чтобы все это выдержать, но крыша все-таки поехала. Подошел к оставшимся в живых узбекам и плюхнулся на колени рядом с ними. Дружки-фашисты, само собой, пытались оттащить меня, привести в чувство, и тогда я начал стрелять в них. Все плавало в красном тумане. Нажимал на курок и втыкал рожок за рожком до тех пор, пока не положил половину своей зондеркоманды, но и этого мне показалось мало. Чтобы покончить со всем разом, я выстрелил по ящикам с динамитными шашками. Туннель, как и предполагаюсь с самого начала, обрушился, погребая под обломками и охотников, и дичь. А я выжил. Правда, не без потерь. Заплатил за удовольствие ногами.

Калека смолк, растянулся на полу и закрыл глаза.

– С полчасика поспит, а потом за старое примется, – сообщил прапор. – Третьи сутки своими исповедями мне покоя не дает. Достал уже! Ну да черт с ним! Рассказывай, Странник Том, каким ветром тебя сюда занесло.

Толик рассказал о похищении Елены, о сыне Михаила Корбута, Че- славе, и его подручных, а также о своих планах вырвать жену из лап похитителей. Затем свою историю поведал Аршинов.

– Войковская нынче уже не та, что раньше. Нестор бухает с утра до ночи, а когда нажрется, только и вопит, что анархизм – дерьмо. Народцу нашему, сам знаешь, крепкая узда нужна. Раньше Нестор все в своих руках держал, а как у него крыша поехала, начались разброд и шатания. Шмар полна станция, самогон рекой льется. Ну, я и решил напомнить батьке о его обязанностях. Вякнул на свою голову пару ласковых. Что ты думаешь? Чуть было к стенке не поставили! Своей базы у Белорусской лишился. Еле ноги унес. Прихватил с собой противогаз, костюмчик защитный и решил податься в вольные сталкеры. Тут, как на грех, встречаю старого знакомого. Этот урод на Белорусской в больших чинах был. Потом вроде проворовался и к коммунякам сбежал. Поагитировал малость за светлую жизнь, в Рейх подался. Теперь за чистоту расы глотку дерет. Он-то мне заказец и подбросил. Сказал по большому секрету, что фашисты к войне с красными готовятся. Просил отыскать на поверхности бронемашину – танк или что-то в этом роде. Бред, понятное дело. Как в Метро танк затащишь и на кой хрен он здесь нужен? Ни развернуться, ни бабахнуть как следует. Ну, мне-то это все до лампочки. Жрать что-то надо, а заплатить хорошо обещали. Дай, думаю, приложу руку к этой войне. Пусть коммунисты и фашисты друг другу юшку пустят. Всем остальным только лучше будет. Нашел им технику – любо-дорого посмотреть. «Терминатор». Боевая машина поддержки танков. Мощное вооружение, топлива – под завязку. Спрятал свою самоходочку в Гольяново, и шасть в Рейх за вознаграждением. А тут мне – кулаком в рожу. Они с самого начала не собирались платить. Трое суток лупили, все пытались дознаться, где «Терминатор» спрятан. Когда поняли, что сдохну, а не расскажу, приговорили к расстрелу. Завтра поведут. Единственная радость, что напоследок с тобой встретился.

Томский собирался ободрить прапорщика, но передумал. Аршинов был человеком действия и не нуждался в утешениях. Его надо лишь повернуть в нужную сторону и задать начальное ускорение хорошим пинком, тогда прапора уже не остановишь. Рассудив так, молодой человек принялся изучать темницу, которая была устроена в одной из арок станционного зала. На платформе горело всего два факела. Из дощатых будок, беспорядочно разбросанных по станционному залу, доносился богатырский храп. Он почти заглушал стоны пленников, запертых в других камерах-арках.

Толик перебрался ближе к решетке, чтобы осмотреть замок, разобраться в местоположении часовых и решить, как им с Аршиновым убраться из Рейха. Тут зашевелился и поднял голову калека. Посмотрел на Томского, потерянно покачал головой:

– Облом.

Отсюда черта с два убежишь. Я сижу здесь уже год, два месяца и четыре дня, и никто при мне не ушел. Фашисты знают толк в этом деле.

– Значит, мы будем первыми, – буркнул Томский. – А откуда ты знаешь время своей отсидки с такой точностью?

– Вот, календарь у меня на стене. – Калека поднял руку, указывая на испещренный линиями, кружками и буквами мрамор.

– А чем пишешь?- удивился Томский.

– Углем от костра, дружок мой мне приносит.

– Дружок, говоришь? – Толик вспомнил рассказ безногого и поморщился: этот человек вызывал у него отвращение. – А почему дружки тебя не прикончили?

– Не думаю, что из нежности к бывшему коллеге, – вздохнул калека. – Скорее в назидание другим предателям. Мне даже позволяют много лишнего. Могу орать песни, читать стихи и крыть матом всех, кого вздумается. Но очень скоро этому везению придет конец. Вчера ночью смерть предупредила меня о своем приходе.

– Ну-ну, – ухмыльнулся Аршинов. – Это которая безносая старуха с косой на плече? Кончай базар, дураков в другом месте ищи.

– Не старуха, – сурово покачал головой безногий, и Толик увидел, как под слоем грязи белеет его лицо. – Не старуха. Мужчина в пенсне и с бокалом шампанского.

Томский и прапор с удивлением уставились на шутника, который вдруг стал таким серьезным, что даже перешел на трагический полушепот.

– Я узнал его, – продолжал вещать калека. – Ошибиться не мог. Антон Палыч Чехов собственной персоной. Станция Чеховская… Все, все сходится. Он ведь умер в Германии, сделав глоток шампанского, и последние слова произнес по-немецки. Ich sterbe… Я умираю! Ich sterbe! Понимаете? Ко мне, учителю русского языка, смерть могла явиться только в одном обличье… И этой ночью он придет опять. Но я хочу жить. Черт вас обоих подери, я хочу жить! Смотрите, вот погас один факел. Выходцы оттуда не переносят света. Слышишь? Шаги… Он здесь!

Опираясь на руки, калека подполз к Толику и прижался к нему:

– Дружище, ты – моя последняя надежда. Не впускай проклятое привидение сюда. Ich sterbe… Он приближается. Видишь, как поблескивает пенсне и бокал с шампанским в его руке?

Толик оттолкнул безногого, но не смог удержаться и посмотрел туда, куда указывала трясущаяся рука. По платформе, в направлении их клетки, действительно кто-то шел. Крадучись? Нет, скорее медленно. Привидениям ведь некуда спешить. Томский непроизвольно отодвинулся подальше от решетки. Шаги приближались. Вряд ли это будет Чехов. Доводы калеки весьма убедительны, но это будет не Антон Павлович. И пришли не за безногим, а за ним. Факел… А ведь безногий прав: факел погас в самый неподходящий момент. По заказу с того света.

Раздался скрип. Калека вооружился куском угля и лихорадочно выводил на стене немецкие буквы. Два слова. Снова и снова. Ich sterbe. Томский чувствовал, как паника передается ему. Шаги стихли. В метре от решетки кто-то стоял. Там, где темнота сгущалась, можно было различить силуэт. Калека выронил уголь, застыл как изваяние, выпучив глаза и вытянувшись в сторону решетки.

Из темноты вынырнула рука: кто-то обхватил пальцами прут решетки. Безногий завопил, а Томский и Аршинов одновременно расхохотались. Безудержно, от всей души. Чехов не стал бы наряжаться в черный офицерский китель с позолоченными пуговицами на обшлагах.

Вспыхнул фонарик. Фашист, опознавший Томского, провел лучом света по камере.

– Ржете, шутники? Я принес вам новость, которая поубавит веселости. Последнего допроса у коменданта не будет. Сделано исключение. Ваша вина перед Рейхом не требует доказательств. Так что – утром. Утром вас вздернут. Осталось всего пара часов. Подумайте об этом.

Толик рванулся к прутьям, чтобы вцепиться в руку на решетке, но фашист ожидал этого и успел отскочить на безопасное расстояние.

– До завтра! – донеслось из глубины станционного зала.

Толик в ярости пнул решетку ногой и присел рядом с прапором. Оставалось сидеть и ждать. Бездействовать в ожидании собственной казни. Безногий успел оправиться от испуга. Вместо того чтобы посочувствовать товарищам по несчастью, он вдруг спросил:

– Как думаете, мне зачтется то, что я отправил на тот свет не меньше двух десятков этих ублюдков? Там… Где кладут на чаши весов добро и зло, сотворенное человеком. А?

Какие весы? При чем тут добро и зло? Почему ему надо утешать других, когда утешение требуется ему самому? Томский не слушал новой исповеди калеки, не старался постигнуть природу отчаяния, а просто сидел, уронив голову на колени. С самого начала его попытка спасти Елену была обречена на провал! Чтобы понять это, вовсе не требовалось тащиться в Рейх. На этот раз удача ему изменила.