Метро 2033. Отступник
Шрифт:
Раскуривая очередную трубку, Кислов с тоскою вглядывался в дым пожарищ, поднимавшихся отовсюду. Как непохожи были черные обугленные деревья и разрушенная набережная на умиротворяющий вид, который он наблюдал отсюда уже добрый десяток лет.
– А хорош ли у тебя табачок, друг Валерка? – разнесся сиповатый голос духа Творца, словно желая отвлечь Кислова от тяжелых впечатлений.
– Так это, Петр Алексеевич, и не табачок вовсе, – ответил Кислов, затягиваясь очередной порцией дыма.
– Да? – дух протянул руку. – Ну-ка, дай отведать
– Пожалуйте, – Кислов передал призраку трубку.
– Да… – сказал Петр Алексеевич, поправляя треуголку. – Хорош у тебя нетабачок! Ох, хорош!
С минуту они простояли в молчании, а потом основатель города спросил:
– А расскажи-ка мне, друг Валерка, как Русь-матушка погибла, как отец-Третий Рим пал?
– Так я, Петр Алексеевич, вроде как при каждой встрече с вами, об этом рассказываю.
– А ты снова расскажи, – настаивал на своем дух, – а я послушаю. Для меня слова твои – что песня задушевная: слезы горючие накатят, сердце трепетное кровью обольется, воспоминания о былом как нахлынут, а душа то свернется, то развернется… так-то вот. Как, говоришь, звали последнего государя всероссийского?
– Видите ли, Петр Алексеевич, я не помню, – вздохнул вождь. – Вот хоть убейте, не помню. Дела его были столь мерзки и недалеки, что Бессущностный стер всякую память о нем. Хотя, осмелюсь предположить…
– Да ты не боись, друг Валерка! – основатель города похлопал Кислова по спине, отчего тот закашлялся. – Предполагай, не убудет!
– Ну вот, если Первый Рим заложил Ромул, – начал вождь, – а последним императором римским был Ромул Августул, а Второй Рим, Византию пресветлую, основал Константин Великий, утвердивши веру православную, а погибло государство ромейское при Константине Одиннадцатом, и ежели Русь Святая, Третий Рим, началась с Владимира Красно Солнышка, крестителя земли киевской, то думаю, что последнего правителя российского звали также.
– А говорил – «не помню ничего», – погрозил пальцем дух. – Все ты помнишь, друг Валерка, ох, помнишь! Да как звался по циркуляру царь-то ваш?
– Не знаю, – задумался Кислов. – Но не царь точно, может, как я, вождем был. Вот что-то у меня всплывает в памяти эдакое: Сатанинскою поспешествующею милостию, Великий Вождь Всероссийский, Питерский, Московский, Волгодонский, Курский, Бесланский, Ульяновский, Крымский, Сочинский, Великий Старейшина Ичкерийский, Предводитель журавлей, Повелитель тигриц и прочая, и прочая, и прочая… как-то так…
– Вождем, значит, был… – проговорил дух. – А ежели вождем, то из какого клана?
– Известно из какого, Петр Алексеевич, – усмехнулся Кислов. – Из клана беспутных медведей. У него даже такая животина в обер-министрах числилась. Добрая, но глупая скотинка была. Калигула же, кесарь римский, коня своего любимого сделал сенатором, так и вождь наш последний мишку несмышленого главным по коллегиям назначил.
– Гляжу я, друг Валерка, был ваш последний государь самодуром великим, – основатель Таганрога затянулся дымом и мечтательно проговорил: – На кол бы его, окаянного.
– Я бы предпочел использовать дыбу, Петр Алексеевич, – возразил Кислов. – Как-то оно
– Э-э-э, не скажи, друг Валерка, – запротестовал дух. – Дыба тоже вещь хорошая, но все же на кол сажать куда как полезней и нагляднее, ибо понятно тогда, каким местом думал казнимый…
На этих словах ступор отпустил Олега, и предполагая, что он видел нечто запретное, юноша крадучись отступил к лестнице и побежал вниз, будто за ним гнались все призраки и духи этого немыслимого города.
Добежав до пляжа, подойдя к кромке воды и намочив горящие ладони и пылающее лицо, юноша почувствовал невыразимую душевную усталость и понял: хотя эта ночь показала множество странных, красивых и даже пугающих вещей, каких он никогда не видывал за восемнадцать лет жизни, но самый главный приз Праздника Откровения, его чудо с кошачьими глазами – Каур Прекрасная – был потерян.
С досады Олег пнул море ногой, и тысячи капель отразили лунное сияние. Злость и обида переполняли сердце. Постояв еще немного и решив, что надо взять себя в руки и забыть обо всем происшедшем, юноша присел возле самой кромки ленивого прибоя, так как идти в хижину спать совершенно не хотелось.
– Ты все еще желаешь знать, в чем я уверена? – услышал он мягкий обволакивающий голос, почувствовав нежные руки на плечах.
Олег развернулся – перед ним стояла мулатка. Больше всего на свете боясь, что Каур снова исчезнет, Олег схватил девушку и они упали на песок.
– Не отпущу… – прохрипел он, задыхаясь. – Не отпущу никогда… ты моя… Моя прекрасная богиня…
– Я Каур Обжигающая, сегодня стану ведьмой, и я вольна сама выбрать своего первого мужчину, – прошептала она.
Олег почувствовал на лице горячие лучи солнца. Где-то в отдалении шумел прибой и шелестели на ветру деревья. Не желая окончательно просыпаться, он перебрал в памяти видения прошедшей ночи – сейчас, когда, судя по всему, уже наступило утро, они казались невероятным сном: и ангел, порхающий над головами людей; и шаман, ушедший ловить рыбу с бронзовой девушкой; и белый Иноземец, не пожелавший сказать пророчество; и дразнящая Каур…
Олег почувствовал, как тоской сжалось сердце, при мысли, что безумство телесной страсти было всего лишь мечтой одурманенного ума.
Открыв глаза, он увидев стоящую рядом обнаженную мулатку, которая при свете дня, на фоне ярко-голубого неба казалась еще прекрасней, чем ночью в лунном сиянии.
«Богиня… моя богиня… восхитительная… единственная…»
Сердце забилось чаще, он потянулся к ней, желая коснуться губами шеи, зарыться в черных волосах и… Но Каур отступила на пару шагов.
– Ночь Откровения закончилась, – сказала она, сузив зрачки в узенькие щелки. – Прошло время нарушенных запретов.
Олег задохнулся, но не от стыда или гнева, а от шокирующей новости: ночь Откровения закончилась… Ночь, когда океан иллюзий штормит, а из гигантских волн, из темных вод ты выхватываешь желанное, и тебя бросает из стороны в сторону, словно щепку. Вот, наконец, поймав мечту, ты просыпаешься, но это значит лишь одно – ночь Откровения закончилась.