Метро 2033. Сказки Апокалипсиса (антология)

Скородумов Василий Владиславович

Падает усталый снег, как и я, не выдержавший бессмысленного ожидания. Мы понимаем друг друга — я ищу Её, а он — мой неожиданный небесный попутчик — мечтает о покое, даруемом стылой землей. Скоро наши пути разойдутся, но пока он доверчиво ложится мне на лицо и ждет, когда превратится в робкую, испуганную капельку воды, обреченную вскоре вновь обернуться льдом. Снежинки закрывают мои глаза и, тая, стекают по щекам холодными, жгучими слезинками. Я ищу Её и не нахожу.

Еще один тоннель… Какой долгий путь до Бажовской! Юлия устала до такой степени, что целью ей виделся не конец тоннеля, а следующие несколько шагов. Смирившись уже с давящей темнотой, она теперь поддалась другому страху — что в конце пути? Чем дальше, тем более мрачные мысли порождало воображение, всё более подробные картины гибели

Владимира. Она отмахивалась от них, но видения, как надоедливые рекламные плакаты, приклеивались к памяти и не желали отступать. Чтобы не думать об этом, Юлия вспоминала… Нет, не последние тяжелые три года! Сколько хороших минут и часов у них было… Теперь даже казалось, что только это в ее жизни и было. Остальное прошло, как в сером тумане. Жизнь без Володи не могла быть хороша. Жизнь без него вообще не могла быть. Но с ним — была… В то утро Юлия проснулась от легкого укола: перышко из подушки. Извлекла на свет белого и пушистого вредителя, который заставил открыть глаза раньше назначенного будильником времени, разглядывала, думая, что с ним теперь делать. А потом, прикрыв рот ладонью, чтоб не хихикнуть и не испортить шутку, поднесла перышко к носу спящего Владимира. Почти неосязаемый пух долго путешествовал по его лицу, непонятно было, что разбудило мужа: легкие щекочущие прикосновения пера, или ее с трудом сдерживаемый смех.

— Юля… — Он еще не открывал глаз, но уже улыбнулся. Будет ли он также радоваться, когда посмотрит на часы? Пока Владимир только пытался рассмотреть сквозь ресницы тот предмет, который не давал спать. — Хулиганка.

Он дунул на перышко, оно улетело и потерялось в пододеяльнике. Как жаль, что образы, хранимые в памяти неосязаемы. Ей сейчас так холодно… Или это только кажется? В отсутствии человеческого тепла она начинала ощущать реальный холод, только никакая одежда не может согреть, нужно что-то другое. Слово, улыбка, взгляд человека, который может протянуть руку помощи, крепко обнять, отгораживая от всех страхов. И не отпуская от себя.

Пульсация. Я помню его — сталкер с искалеченным, обожженным лицом. Он охранял наш караван, ушедший откуда-то, чтобы никогда не прийти никуда. Он стоит на коленях и плачет, его немигающие, залитые соленой влагой глаза пытаются увидеть ствол пистолета, что его собственная рука засунула в его же рот. Он видит лишь трясущуюся, заходящуюся в дрожи правую руку и свой большой палец, медленно оттягивающий тугой, сопротивляющийся курок. Он видит указательный палец — даже не палец, а его движение, которым медленно вдавливается спусковой крючок. Я хочу закричать, остановить сталкера, но понимаю, что давно уже опоздал. Пульсация.

Станция. Крошечный перрон посреди тянущегося во все стороны открытого, бесконечного пространства. И лишь тонкая змейка рельсов разрезает его пополам. Еще можно разглядеть последний вагон электрички, что привезла и оставила меня здесь, на пустынном полустанке. Но я не смотрю ей вслед — я ищу Её.

Пыльная дорога еще хранит отпечатки Её ног. Я узнаю их из тысячи и никогда не собьюсь, ведь я ищу Её и не нахожу…

Слабый красноватый отблеск костра в конце круглого тоннеля был похож на закатное солнце, еле проглядывающее сквозь облака. Она уже видела это… Не так много времени прошло. Вот только теперь ее Владимир совсем не тот импульсивный романтик, каким она его знала, способный последовать за ней в деревенскую глушь, только бы увидеться хоть ненадолго. Какой радостью было встретить его, неожиданно, вдруг! Она всегда чувствовала присутствие Владимира рядом с собой, а ему необходимо было видеть и ощущать реально, время без нее было для него потеряно. Потеряно для обоих. Ведь для них двоих ничего не изменилось… Только муж стал серьезнее на вид, в двадцать пять лет появилась седина в волосах, да и выглядел он теперь, как солдат-контрактник. Три года назад, когда они оказались вместе в метро, Юлия долго не могла поверить в то, что Володя рядом с ней. Это казалось чудом, не осознавалось сразу, только спустя некоторое время. И скоро люди заговорили о походах на поверхность… Только не он! И ей все равно, как он будет отказываться, и что будет объяснять. Никакая сила не заставит ее разжать руки! Тоннели казались безопаснее. Когда станции начали обмен товарами, Владимир сразу присоединился к караванщикам. Юлии оставалось только ждать… Что же чувствовал он сам, уходя в тоннель, через что переступал

внутри себя? О чем думал? Юлия опять вспомнила, как они с Володей сидели рядом на теплом песке и, укрывшись от ветра одним полотенцем, смотрели на постепенно уходящее в морскую глубину солнце тревожно-красного цвета.

Пульсация. Они все кричат и не разобрать — от боли или ужаса. Я не слышу криков, звук давно умер, подернувшись пеленой непререкаемой тишины, лишь вижу перекошенные лица, разверзнутые в истошных воплях рты. И молчаливой тишине не скрыть смертельное отчаяние тех, кто недавно шел со мной — простых караванщиков и хорошо вооруженных сталкеров, охранявших казавшийся когда-то ценным груз и тех, кто должен быть продать его подороже. Я не помню имен — ничьих — ни одного, даже собственного. Это причиняет мне боль, я должен вспомнить, освободиться из клетки беспамятства, разорвать путы, пленившие сознание.

Пульсация. Под ногами мелкий прибрежный песок, а в лицо дует приятный, несущий долгожданную прохладу ветерок. Закатное солнце погружается в пучину беспечного южного моря, исчезая в его бездонной глубине.

Где-то среди волн Она. Ей нравится ночное купание — под небом, усеянном миллионом сказочных звезд, в ласковой воде, что щедро делится накопленным за день теплом. Она любит уединение опустевшего берега, что до самого утра принадлежит только нам двоим…

Глазами ищу Её силуэт, силясь среди морской глади увидеть одинокую русалку, нежащуюся на волнах. Ищу и не нахожу…

Бажовская… Недостроенная и темная, мрачное и запущенное место, где собираются те, кому уж совсем некуда пойти. Станция-тупик с двумя входами, попавшие туда редко возвращаются к цивилизации, застревая надолго под этим закопченным сводом. И даже на поверхность там нет выхода…

Люди напоминали собственные тени на стене, такие же серые и бесцветные. Неужели за три года можно так измениться, превратиться в первобытную общину, где еда достается по праву силы, а слабый, чтобы выжить, продает самого себя? Отдает свою жизнь, лишь бы только физически существовать, есть ли смысл? Здесь небезопасно, но так нужен отдых… Осталось просто добраться до Чкаловской. Если бы это было просто… Но обитатели Бажовской не обращали на Юлию внимания: ничего не продает, у них еды не просит… Она не знала, сможет ли в случае опасности защитить себя, но люди, казалось, находились в каком-то оцепенении. Им ничего не было интересно, если от путника нет никакой пользы.

Надо только быстро пройти мимо и ни на кого не смотреть.

Пульсация. Дрожащий солдат — он ежесекундно озирается, боясь оставить за спиной пустоту — его движения дерганы, а резкие, порывистые жесты полны отчаяния. Он кружит и кружит на месте, не в силах остановиться, не в силах остаться один на один с бездвижной тишиной. Словно рыба, выброшенная на каменистый берег, солдат беспомощно трепыхается перед ликом враждебной, убийственной стихии. Человек не живет во мраке, ему чужды тишь и застывшее безмолвие.

Я знаю его. Знал. Это был его первый конвой, первый караван в жизни. По иронии злой судьбы, ставший единственным и последним. Скоро солдат упадет без сил, его тело еще будет биться в конвульсиях, а мышцы — беспорядочно сокращаться, но сознание уже угаснет, захлебнется потоком злого, выжигающего жизнь адреналина. Пульсация.

Раннее утро. Спокойное майское солнце осторожно заглядывает в небольшую щель, оставшуюся между шторами. Оно любопытно, ему очень хочется проникнуть в наши сны, осветить ярким, игривым лучом наши безмятежные лица. Оно приветствует нас, призывая в мир яви, указывая обратный путь с той стороны грез. Путеводная звезда, возвращающая своих чад из сладостного небытия.

Я нехотя открываю глаза и тут же щурюсь, не в силах вынести обжигающего и чуть насмешливого солнечного «взгляда». Сознание продолжает цепляться за исполненное покоем волшебство потустороннего мира, но тело уже готово к новому дню.

Тяжело приподнимаюсь на кровати, взглядом ищу Её и не нахожу. Простыня еще хранит тепло Её тела, но Она ушла… Я должен найти Её.

— Не надо туда ходить…

Женщина смотрела на Юлию с любопытством и чем-то отличалась от многих обитателей этого сумрачного уголка метро, не утратила способности интересоваться окружающим миром, ей еще виделось какое-то «завтра», которое, может быть, будет отличаться от остальных однообразных дней.