Метро

Сафонов Дмитрий Геннадьевич

Таганско-Краснопресненская линия, как и все прочие линии московского метрополитена, строилась поэтапно. Сначала конечной была «Баррикадная». Потом, в семидесятых, метростроевцы стали рыть дальше.

От «Полежаевской» задумывалось ответвление в Строгино, потому на этой станции три пути, а не два, как обычно. Со строгинской веткой что-то не заладилось, приоритетным направлением стало Тушино.

«Волоколамская» планировалась как конечная, поэтому сразу за ней по проекту должен был быть оборотный тупик. Однако конечной ей довелось быть совсем

недолго – только на бумаге. Линию продолжили дальше, а вместо оборотного тупика построили съезд, чтобы поезд в случае чего мог перейти на путь встречного направления. Похоже, сегодня был именно тот случай.

Клоков посмотрел на пульт: к «Щукинской» со стороны «Октябрьского поля» подходил состав. Видимо, придется задержать его на станции – открыть тридцать четвертому «зеленую улицу». А если механик подтвердит его самые худшие опасения, то движение вообще придется перекрыть и всех пассажиров эвакуировать.

«Да-а-а…» День начинался совсем нехорошо.

Дежурного беспокоило еще одно. Раз в тоннеле появилась вода, значит, надо отключать контактный рельс. А питание контактного рельса, работа насосов и освещение на этом участке происходит от одной и той же тяговопонизительной подстанции.

Стало быть, он не может отключить контактный рельс, по крайней мере, до тех пор, пока тридцать четвертый не выйдет из опасной зоны. Тридцать четвертый и… (он все еще надеялся на это) двадцать шестой.

Клоков машинально посмотрел на часы – 8:25:43.

«Ну? Что же он тянет, этот чертов механик? Или там, на „Щукинской“, не нашлось никого порезвее и помоложе?»

Ответ на все вопросы пришел неожиданно. И вовсе не от механика.

Равиль Валеев, машинист тридцать четвертого, медленно тронул состав. Голубая восьмивагонная змея выползла из тоннеля на заброшенную станцию.

Валеев затормозил поезд прямо перед черно-белым полосатым брусом – местом остановки головного вагона.

Фары и головные прожекторы плотными конусами пронзали темноту тоннеля. Отполированные головки рельсов убегали далеко вперед и где-то там, вдали, сходились в блестящую точку, опровергая один из незыблемых постулатов евклидовой геометрии.

Но сейчас Валеева потрясло совсем другое. В конце концов, несостоятельность аксиомы о двух параллельных прямых он наблюдал постоянно, и ничего сверхъестественного в этом не было.

Равиль понимал, что указание дежурного диспетчера вызвано какой-то чрезвычайной ситуацией. Машинист сильно нервничал. Ответственность за судьбу шестисот с лишним душ, распиханных по восьми вагонам прямо за его спиной, давила на его плечи, как огромная чугунная плита. Он чувствовал, что должен быть готов ко всему. И все же, увидев бегущий между рельсами поток грязной воды, он замешкался.

Поток занимал собой все пространство от одной стены до другой. Его уровень был еще не слишком высоким, головки ходовых рельсов пока были видны, но скорость, с которой прибывала вода, показалась Валееву пугающей.

Он заметался.

Руки потянулись к кителю, висевшему на спинке сиденья. Равиль, долго не попадая в рукава, кое-как накинул китель и хлопнул себя по карманам. Ключ, слава Богу, лежал на месте.

Валеев хотел уже выскочить из кабины, но вовремя спохватился.

Он нажал кнопку связи и прокричал в динамик:

– Дежурный! Здесь, в тоннеле… Здесь вода!

– Уходи! Скорее! – ответил дежурный.

Машинист кивнул, выбежал на платформу и захлопнул за собой дверь.

Теперь он мог не только видеть, но и слышать звуки, доносившиеся из тоннеля. Шум прибывающей воды и…

Равиль похолодел. Сквозь шум и плеск явственно пробивались человеческие крики.

«Сколько же их там?…» – подумал он. Ответа и не требовалось.

Сколько может поместиться в восьми вагонах в часы пик? Да ровно столько, сколько… сможет поместиться.

Валеев побежал по краю платформы назад, в сторону хвостового вагона. Сто пятьдесят с небольшим метров.

Эхо его стремительных шагов гулкими ударами отдавалось в ушах, но все же не могло заглушить панические крики бегущих по тоннелю людей. Казалось, призраки заброшенной станции ожили и преследовали машиниста по пятам, и это заставляло его мчаться все быстрее.

Сердце билось в груди, как загнанный зверь, – в три или четыре раза чаще, чем ноги отталкивались от бетонного пола.

Валеев подбежал к хвостовому вагону и долго не мог попасть в карман кителя. Наконец он нащупал холодную металлическую тяжесть ключа.

Одна-единственная мысль вытеснила из сознания все прочие. «Только бы совладать с дрожью в руках. Только бы не выронить ключ, иначе…»

Иначе трехгранник непременно упадет прямо на пути, и он не сможет попасть в кабину. Ведь так обычно и бывает в фильмах.

В самый неподходящий момент веревка рвется, дверь захлопывается, пистолет стреляет… Почему бы и ключу не упасть прямо на пути?

Правда, то, что происходило с Валеевым, никак не напоминало кино, но ведь именно это и было хуже всего. В кино никто не умирает по-настоящему, а сейчас… Здесь…

Рука ходила ходуном, словно он был с трехнедельного похмелья. Равиль крепко сжал ключ и обхватил левой рукой запястье правой. Трехгранный штырь, торчавший из замка, никак не хотел заходить в ответную часть ключа.

Он прижался лбом к двери и три раза глубоко вздохнул.

«Ну?! Успокоился, успокоился…» Валеев попробовал еще раз, и все получилось. Он нажал на ручку двери и вошел внутрь кабины.

Щелкнул тумблерами и переключателями, переводя управление поездом в хвостовую кабину. Впрочем, теперь она была головной.

Валеев положил руку на рукоять управления тяговыми электродвигателями. Нажал кнопку связи.

– Тридцать четвертый готов начать движение! – отрапортовал он.

Голос немного дрожал, но руки уже нет. Осознание огромной ответственности снова придавило его, вытеснив из сердца страх и панику.