Метрополис. Город как величайшее достижение цивилизации
Шрифт:
Городам масштаба Урука всегда требовалось больше рук для грязной работы, чем они могли произвести сами для себя с помощью деторождения. Таблички-документы называют нам еще три имени вдобавок к Кушиму: Гал-Саль, Ен-пап-кс и Суккалгир. Подобно Кушиму, они рассказывают, как быстро менялось общество в городских условиях. Ен-пап-кс и Суккалгир были рабами, принадлежавшими Гал-Салю. Принудительный труд стал обычным делом по мере того, как городу потребовалось больше мускульной силы, чтобы возводить храмы, копать каналы, вспахивать поля и просто обеспечивать, чтобы все работало. К концу IV тысячелетия до н. э. картины жизни Урука начали показывать угрожающий аспект городской жизни: съежившиеся от страха пленники, их руки скованы, за ними наблюдают вооруженные стражники.
Несчастные рабы были признаком того, что возник другой побочный продукт города: организованная война. Стены Урука
В руинах храмов Урука археологи нашли булавы, пращи и наконечники стрел. Величественное святилище Инанны было разрушено в результате войны или восстания. Месопотамия III тысячелетия до н. э. наблюдала за меняющимися лигами и альянсами между дюжиной или около того хорошо организованных городов-государств. Мир часто нарушался, когда они сражались за спорные пространства суши и воды. Одновременно все больше и больше людей стекалось под защиту города. Крепкие оборонительные стены были чертой эпохи вторжений кочевников, приходивших с гор и из степей. И в эту же эпоху родился институт царской власти.
В языке древних шумеров «лу» значит человек, а «галь» значит большой. Производная «лугаль» – Большой Человек – сначала означала лидера группы полупрофессиональных воинов, посвятивших себя защите города от кочевников и его полей от хищников, а также мести за обиды, нанесенные городами-соперниками. Постепенно власть переместилась из храма во дворец, от жрецов и бюрократов к полководцам, и титул «лугаль» стал означать наследственного правителя, царя [34] .
Замечательные фрагменты скульптур, находящиеся сейчас в Лувре, открывают нам кровопролития III тысячелетия до н. э. Стела Коршунов является свидетельством битвы между городами Умма и Лагаш за спорную полосу сельскохозяйственной земли, лежавшую между сферами их влияния. Стела – плита известняка два метра в высоту, верхушка ее обточена, а на боках имеются барельефы. Они изображают царя Лагаша верхом на колеснице, с копьем в руке, ведущего в бой отряд тяжеловооруженных людей. Воины маршируют по телам повергнутых; коршуны парят в вышине, в их клювах головы убитых врагов. Вот они, достижения городской жизни III тысячелетия до н. э.: колесо используется в качестве технологии войны, организованные армии сходятся в битвах; письменность и искусство служат государственной пропаганде.
34
Leick, pp. 89ff.
Задолго до появления государств, империй или царей существовали большие города. Базовый строительный блок политической организации, город способствовал рождению религии и бюрократии, ну а те организовали людей в корпоративное единство; в свою очередь цари и армии понадобились, чтобы защитить это единство и сохранить власть. Любовь к городу, гордость за его достижения и страх перед чужаками пробудили коллективное чувство идентичности, которое со временем охватит обширные территории и целые империи. Чтобы письменность эволюционировала от знаковой системы, отражавшей трансакции, до полноценного языка, понадобилось несколько столетий. Первые литературные труды Месопотамии датируются III тысячелетием до н. э., это эпос, прославляющий царей, города и их богов. «Эпос о Гильгамеше» постоянно называет дом героя «Урук огражденный», говорит об убежище, месте безопасности во враждебном мире, находящимся под неусыпным взором пастуха-царя [35] . Если племенной инстинкт человека побуждал его искать защиты и солидарности у небольшой группы родичей, то город, находящийся под угрозой войны, но и куда более надежно защищенный, усиливал это чувство многократно. Город представлял себя как огромную семью, безопасное (относительно) место и новую разновидность родства. «Эпос о Гильгамеше» написан как прославление города – обиталища могучих царей и могущественных богов, основы для единства. Города, подобно государствам, родившимся из городов, нуждались в подобных мифах, чтобы объединять население в некое суперплемя.
35
То,
Но в бесконечной схватке за превосходство первое место не находится в одних руках долго; города восстают против того, кто их покорил, и место прежнего владыки занимает другой город-государство. В 2296 году до н. э. Лугальзагеси, царь Уммы, завоевал Киш, Ур и Урук, он также покорил и многие другие города-государства. Учитывая святость Урука и его древнее наследие, Лугальзагеси избрал это место столицей, снова вернув ему статус метрополии. Отсюда он правил большей частью Месопотамии как единым государством. Но затем Лугальзагеси встретился с вызовом со стороны нового города под названием Аккад и его харизматичного самопровозглашенного правителя Саргона. Тот осадил Урук, сокрушил его стены и заключил Лугальзагеси в темницу. Затем Саргон отправился дальше, чтобы покорить Ур, Лагаш и Умму.
Аккадская империя Саргона – первая в истории – родилась из зрелой и древней цивилизации шумеров; это было проявление силы, которая почти две тысячи лет копилась за городскими стенами. Центр государства находился в блистающем Аккаде – первом городе, целенаправленно возведенном в качестве столицы; его территория раскинулась от Персидского залива до Средиземного моря.
Аккад выглядел подобно многим другим имперским метрополисам на протяжении тысячелетий: город монументальной архитектуры, невероятного богатства, где смешались тысячи народов. История древней Месопотамии знала Аккад как нечто вроде легендарного Камелота, а имя Саргон стало архетипом могущественного и справедливого правителя. Под властью его потомков Аккадская империя процветала почти два столетия.
Почему она рухнула – до сих пор не ясно, по этому поводу историки яростно спорят. По всей видимости, невероятная засуха 4200 лет назад по меньшей степени частично ответственна за то, что случилось. Уменьшение осадков в горах привело к сужению Евфрата и Тигра, а это в свою очередь привело к катастрофе для ирригационного земледелия, которое поддерживало городскую жизнь. Воинственные племена, известные как гутии, устремились вниз с гор Загроса, точно алчущие волки, учуявшие слабую, но жирную добычу.
«Кто был царем? Кто не был царем?» – одиноко вопрошают нас записи той эпохи. Вторжение гутиев открыло период хаоса, торговля увяла, города перестали функционировать. «В первый раз с того времени, когда были основаны и построены города, обширные поля не приносили зерна, углубленные пруды не давали рыбы, орошенные сады не рожали ни сока, ни вина». Аккад был оккупирован и разрушен, все следы его могущества стерты с лица земли [36] .
Города – изумительно стойкие образования; крушение Аккадской империи стало катастрофой для одних, но открыло славные возможности другим. Гутии вовсе не правили Месопотамией – они десятилетиями опустошали сельскую местность. Оставшиеся угли цивилизации тлели за стенами нескольких городов, которые хотя и уменьшились в размерах, но сохранили независимость. В конечном счете Ур возглавил новое региональное царство. Разбогатевший на дальней морской торговле с Индией и прочими землями, этот город воплотил свою мощь в огромном зиккурате, храме в виде уступчатой башни, который стал отличительной чертой шумерской цивилизации.
36
Ibid., p. 106.
Но едва Ур достиг высот могущества и величия, его тут же постигла судьба Аккада. На этот раз к крушению очередного городского центра приложило руки племя амореев. Кочевники с территории современной Сирии, они начали миграцию в последнем столетии III тысячелетия до н. э., сдвинувшись с места благодаря засухе, которая была вызвана изменением климата. Вторжение этого народа, «хищных людей с повадками зверя, которые не знают ни дома, ни города… которые едят сырое мясо» – так их описывали шумеры, привело к тому, что империя Ура начала понемногу таять. Увлекшись борьбой с нашествием с северо-запада, город не смог отразить нападение другого хищного племени – эламитов с территории современного Ирана [37] .
37
Kriwaczek, p. 162.