Мейсвилльский менестрель
Шрифт:
Стелла пришла в восторг от обоих стихов, но сделала одно очень практичное замечание.
— Знаешь, дорогой, а ведь ты сам себя надуваешь, — сказала она. — Вот в том стихе о железной дороге, как ты его записал, шестнадцать строчек, значит, ты получишь шестнадцать долларов, если они действительно платят по доллару за строчку. Но если разделить строчки иначе, то выйдет вдвое больше.
— Как это?
Она взяла карандаш, листок бумаги и показала ему:
Локванскую дорогу
С великими трудами
Вели из Джерси–Сити
Лесами и полями.
— Вот видишь, — продолжила она, — ты мог бы разделить строчки надвое, и тогда получил бы не шестнадцать долларов, а тридцать два.
Но Стефен, смотревший одним глазом на прибыли, а другим — на искусство, не мог произвольно увеличить число строк в «Лакванской дороге» до тридцати шести, а в «Газовом деле» Ђ с шестнадцати до тридцати двух.
Еще через три дня на имя Стефена пришел специальный пакет. В нем говорилось:
Уважаемый Г–н Гейл!
Второго сентября в «Стандарте» было опубликовано стихотворение «Стелле» за Вашей подписью. Оно произвело на меня больше впечатление, и если у Вас уже есть, либо если Вы собираетесь написать столь же превосходные стихи, я буду рад приобрести у Вас право на их публикацию из расчета по одному доллару за строчку.
Сообщите, пожалуйста, Ваш ответ, приложив другие стихи, которые возможно, у Вас имеются.
Искренне Ваш,
Уоллес ДЖЕЙМС,
Издатель «Недели с Джеймсом»,
Нью–Йорк
Стефен никогда не слыхал о «Неделе с Джеймсом» и не обратил внимания, что на конверте стоял почтовый штемпель Филадельфии, а написано оно было на бумаге
Он бросился домой, быстро собрал и отправил по указанному адресу стихи о железной дороге и газовом деле, и после короткого и взволнованного разговора со Стеллой решил уйти с работы.
Старик Таунсэнд, завернувший в Мейсвилл на следующий день, услышал о таком решении, и совсем не был этому рад. Он понимал, что не найдет никого другого, кто делал бы работу Стефена за те же деньги.
— Хорошо, я буду платить тебе двадцать четыре доллара.
— Я не прошу прибавки. Я ухожу с работы, чтобы посвятить себя поэзии.
— Ты что, стихи пишешь?
— Да, сэр!
— И ты собираешься прожить на свои стихи? — спросил Старик.
— Да, сэр!
— С голоду подохнешь.
— Эдгар Гест, вроде, не помер пока.
— Плевать мне на твоего Геста, — рыкнул Старик. — Сейчас двенадцатое. Хантер две недели потянет за себя и за тебя, и если ты тогда захочешь вернуться, я стану платить тебе двадцать три доллара.
Стефен собирался подшлифовать несколько своих старых стихов и написать один–два новых, чтобы, когда Джеймс обратится к нему, иметь что предложить.
Но он почувствовал, что не может ничего исправлять, пока судьба двух отправленных стихов остается в неизвестности, и, не трогая старых записей, стал корпеть над началом нового:
Двадцатого числа конверт с «Лакванской железной дорогой» и «Газовым делом» вернулся из Нью–Йорка. На нем было несколько надписей, вроде, «Адресат не найден» и «В указателе отсутствует».
Только тут до Стефена дошло, что его разыграли.
Под всхлипы Стеллы он порвал на клочки все свои рукописи, кроме стиха «Стелле», потому что Стелла запрятала этот стих так, чтобы он его никогда не нашел.
— Мистер Таунсэнд приехал пригородным в восемь тридцать. Надо к нему пойти, — сказал Стефен.
— Ладно, — смилостивился Старик, — беру тебя обратно на прежнее жалованье, но чтоб ты больше не дурил. Иди к этой даме Харпер и выжми из нее хоть что-то: эта хрычовка уже восемь месяцев ни цента не платит.
— Я хотел поговорить с вами о водонагревателях мгновенного действия, — сказал Стефен.
— А в чем дело?
— Я бы не советовал вам их брать. Они жрут слишком много газа.
— Спасибо за совет, только я уже заказал кое-что у Робертса из Хейнса. Я сказал ему, чтобы прислал сюда штук шесть, — ответил Старик.
— Он собирается приехать, чтобы показать их в действии? — угрюмо спросил Стефен.
— Обещал, что приедет.
— Надеюсь, приедет.
Но и сейчас Стефен уже знал, что ничего ему не сделает.