Меж двух времен
Шрифт:
В каком-нибудь метре от нас вырос человек во фраке и при галстуке — капельдинер, смахивающий на «фараона»; он поглядел в нашу сторону, впрочем довольно терпимо, поскольку для коллекционеров пригласительных билетов время было чересчур позднее. Я взглянул ему в лицо, и он приблизился к нам.
— Здесь у меня одна знакомая дама, — сказал я. — Есть какой-нибудь способ ее разыскать?
Я сощурил глаза и притворился, будто всматриваюсь в глубину зала, — удивительно, но все мы ведем себя с полицейскими так, словно они круглые идиоты. Он повернулся к маленькому позолоченному стульчику, взял с сиденья написанный от руки список в несколько страниц и протянул мне. Большинство лож обозначалось по фамилиям композиторов, начиная с Моцарта,
Капельдинер — или все-таки фараон? — показал мне ложу «Пикколомини», почти полную; четыре женщины и трое мужчин смотрели вниз на танцующих. Как только капельдинер отошел, я шепнул Джулии:
— Вон они, четыре львицы. Одна из четырех почти наверняка знает, что сегодня ее муж убил пять-шесть человек и чуть не сгорел сам. Итак, которая из четырех?
— По-моему, тут нет никакого сомнения, — ответила Джулия. — Та, что в желтом платье.
Я кивнул — сомнений действительно быть не могло. Она сидела подчеркнуто прямо, совсем не касаясь спинки своего золоченого кресла, поразительно красивая женщина лет тридцати пяти; лицо ее было исполнено абсолютного самообладания. Она могла бы считаться обаятельной, даже просто прелестной, только все эти определения как-то не приходили в голову; редко случалось мне видеть лицо и никогда — ни до, ни после — лицо женщины, на котором читались бы такое присутствие духа, острый ум и несгибаемая воля. И я понял Эндрю Кармоди: у него не было выбора, он должен был поступить именно так, как поступил.
— О чем вы думаете? — спросила Джулия.
Я не мог отвести глаз от этого жестокого красивого лица.
— Она меня пугает. Просто мороз по коже… И в то же время — какое очарование! Завораживает, как бездна…
— Это еще почему?
— Да потому, что придет день, когда не останется ни таких лиц, ни таких людей, да и драматических событий такого накала — тоже; все это попросту выйдет из моды. Злоумышленники станут пошляками, и в тех преступлениях, которые еще будут им под силу, не останется даже места для драматизма. Уж если выбирать между двумя типами людей, между двумя родами зла, я лично выбрал бы зло, содеянное со вкусом…
Джулия смотрела на меня, недоуменно подняв брови. Я бросил последний взгляд на миссис Кармоди и на этот роскошный бал, и мы двинулись вдоль вереницы карет, выстроившихся у тротуара, вдоль мигающих боковых фонарей, мимо неподвижных, укутанных попонами лошадей и слуг в ливреях и дальше по безмолвной улице к дому, а звуки вальса постепенно замерли позади.
20
На следующий день я проспал допоздна. Когда я наконец спустился вниз, было уже далеко за полдень, но я тем не менее позавтракал и попутно просмотрел отчет о пожаре в «Таймс» — он занимал всю первую страницу и часть второй. Остальные постояльцы давным-давно ушли, и я сидел за столом один. Джулия принесла мне завтрак; она была очень бледна, под глазами легли фиолетовые круги. В ответ на мой пристальный взгляд она сказала:
— У него была не слишком счастливая жизнь, правда, Сай?
— Он был одержимый, — ответил я. — Почти полоумный от вожделений, которым не суждено было сбыться. Предела он все равно бы не достиг. Встречаются такие люди, которым лучше бы и не рождаться на свет, — это как раз тот случай…
Джулия, однако, не приняла моей правоты — она несогласно затрясла головой еще до того, как я кончил.
— Не нам об этом судить. Если бы мы остались там, если б мы только остались…
— Вот, послушайте, — сказал я, обратившись к газете, раскрытой на второй странице. — «Помощник брандмейстера Джеймс Хинн из первой пожарной роты, — прочитал я вслух, — заявил, что его
— Так и написано? — переспросила Джулия, прижав руку к груди. — Я газету не смотрела. Просто не могла…
— Я цитирую дословно из «Нью-Йорк таймс» от 1 февраля 1882 года — взгляните и убедитесь сами. Тут полно таких заявлений, Джулия. Так что успокойтесь: не вы начали пожар, у вас не было никакой возможности предотвратить его, и Джейку вы помочь тоже ничем не могли. — Я кинул газету на стол, потом показал на один абзац:
— Лучше прочтите это — тут во всех подробностях описано, как доктор Прайм спасся, перебравшись по вывеске «Обсервер» в кабинет Томпсона в здании «Таймс». Второго мужчину, который был вместе с Праймом, звали Стоддард…
Ей стало легче, я и сам видел это. Газета писала чистую правду, и Джулии не оставалось ничего другого, как осознать печальный факт: мы не могли изменить ровным счетом ничего.
Примерно часа в два — я сидел в гостиной и просматривал «Харперс уикли» — по улице мимо окон прошествовал полицейский в высоком фетровом шлеме и длинной синей шинели; на рукаве у него виднелись нашивки сержанта. У двери он остановился и позвонил, открыла ему тетя Ада — Джулия была где-то наверху. И я услышал, как полицейский прямо в дверях, запинаясь на каждом слоге, спросил, будто прочитал по бумажке:
— Мисс Шарбонно? Живет тут такая?
Тетушка ответила — да, живет, и кликнула Джулию вниз. А полицейский продолжал:
— Морли, Саймон Морли? Такой тоже есть?…
Я встал и с газетой в руке вышел в переднюю, прежде чем тетя Ада успела ответить; полицейский на крылечке и в самом деле держал в руке квадратный клочок бумаги.
— Я Саймон Морли.
— Тогда пройдемте, — кивнул он. По лестнице спускалась Джулия, он кивнул и ей. — Оба пройдемте. Одевайтесь.
— Зачем? — воскликнули мы с тетей Адой в один голос.
— Когда надо будет, тогда и скажут.
Говорил он, как мне показалось, с ирландским акцентом.
— А если мы хотим знать сейчас? Мы что, арестованы?
— Скоро будете, если не сделаете, что вам велено!..
Глаза у него мгновенно стали злыми и мстительными, как водится у полицейских, если вдруг осмеливаешься усомниться в правомерности их действий. Джулия поглаживала руку тетушки, бормоча какие-то утешительные слова. Я понимал, что в эту эпоху гражданские права соблюдались весьма и весьма относительно, и ради Джулии, не говоря уже о себе самом, решил помолчать.
Мои пальто и шапка висели тут же, в передней, на большой вешалке с зеркалом посредине; Джулия достала свое пальто и капор из шкафа под лестницей, уверяя тетушку, что мы, без сомнения, скоро вернемся домой и волноваться совершенно, ну совершенно не о чем…
Чуть поодаль у края тротуара ожидал экипаж. Я полагал, что нас поведут пешком, но полицейский, ускорив шаг, открыл дверцу и жестом предложил нам забраться внутрь. На откидном сиденьице спиной к лошадям сидел человек. Он молча наблюдал, как я помог Джулии влезть и устроиться. Затем я сам, пригнувшись, протиснулся между ним и Джулией, и экипаж качнулся и сел на рессорах под моей тяжестью. Полицейский снаружи захлопнул дверцу и, пока я усаживался рядом с Джулией, поднял руку и отдал честь мужчине напротив нас; сделал он это не слишком ловко, зато с большим почтением. Щелкнули поводья, экипаж тронулся, и мужчина сухо кивнул сержанту, отвечая на приветствие. Потом он повернулся к нам, и, как только я встретил его грозный, леденящий взгляд, я догадался, кто он. Я никогда не видел его раньше и все же догадался, нет, я узнал его — и по-настоящему испугался.