Между болью и страхом
Шрифт:
— Понятно, — двуликий опрокинул стул и, чеканя шаг, вышел прочь.
Сомнений не осталось. Он больше не под воздействием яда. Дамир больше не болеет мною, а значит может жить дальше. Эта мысль должна была успокоить. Должна была.
22 глава
Сев на стол, я смотрела в окно, отмечая, как неспешно облака плывут по небу. Выходить к охране мне не хотелось. Любой бы увидел, что я едва сдерживаю слёзы, что мои ладони подрагивают. Я положила их на колени и принялась глубоко дышать. Мне нужно было оставаться
Робкий стук в дверь заставил меня собраться и соскользнуть со столешницы. Кашлянув, я прочистила горло.
— Войдите, — секретарь внёс корзину цветов.
— Передали для вас, — неловко отрапортовал он, явно смущаясь тем, что приходится прислуживать той, кого считал ниже себя.
— Кто?
— Не знаю, — мужчина скривился.
— Впредь, уточняйте не только адресата, но и отравителя.
— В следующий раз…
— …будешь уволен, — холодно добавила я. — Свободен.
Оставшись одна, я оценила букет. Неудачный выбор. Белоснежные каллы. Эти растения вызывали у меня неприятные ассоциации. Нежный ванильный аромат наполнил комнату и невольно я потянулась к цветам, вынимая спрятанный между стеблями листок бумаги.
Одно слово на карточке заставило меня упасть на колени. Хрип зародился в груди и дрожал, грозясь вырваться наружу. Я сжимала рот ладонью. Именно сейчас было никак нельзя, чтобы хоть кто-то увидел меня — сломанную и испуганную. Если охрана услышит… Двуликие не прощают слабости. Правило, что я выучила много времени назад, стискивая челюсти и кроша собственные зубы.
Красным маркером на шероховатой бежевой бумаге было написано: "Собственность".
Словно не было всех этих лет, которые, прячась, я провела в поисках дома. Как и тогда я тряслась от ужаса, ожидая, что распахнется дверь и на пороге окажется господин.
— Он мёртв, — просипела я, цепляясь за стол и поднимаясь на ноги, — мёртв… Его больше нет… — на спине пульсировал каждый шрам, оставленный слишком давно, чтобы болеть. Перед глазами вспыхивали образы минувшего. Так ярко, так достоверно высвечивая детали…
МНОГО ЛЕТ НАЗАД
Господин снова позвал меня. После последнего визита прошло мало времени и я должна была испытывать слабость. Должна, но уже около полугода привычной тошноты и тремора рук не было. Восстановив кровопотерю, я могла уже через сутки ощущать себя абсолютно здоровой и полной сил. Только вот говорить об этом я никому не стала, опасаясь, что с меня начнут брать больше, чаще.
Лекарь придирчиво осмотрел мои глаза, затем надавил на подбородок, заставив открыть рот, и я послушно высунула язык, помня, каким жестоким бывает этот старик. Мерзавец не мог навредить, пустив драгоценную кровь, но с наслаждением ломал мне рёбра сильными пальцами. Они заживали, но прежде я изнывала от боли. Пожаловаться на мучителя я не решалась, ведь заменять другим бы его никто не стал, а затаив злобу. он наверняка нашел возможность отыграться.
— Набери кровь в рот, — неожиданно приказал он, склоняясь к самому
— Я не смогу, — если бы он знал, что ритуалы были не при чём и кровь имела все свойства прямо сейчас, несясь по моим сосудам…
— Сделай, — он толкнул меня от себя, заметив спешащих слуг, — иначе пожалеешь.
Не сомневаясь, что лекарь не блефует, я обхватила себя руками, изображая смирение, но внутри меня клокотала ярость. В этом доме, наполненном роскошью и холодом, я была госпожой на словах, но на деле… Никто не причинял мне вреда, кроме хозяина в дни специально для этого отведённые. Настали времена, когда он устал ждать от меня страха и пользовался только по назначению.
После омовения меня приводили в просторную комнату, посередине которой в полу был расположен бассейн. Рядом стоял деревянный столб с перекладиной и чашей у подножья. Мне надлежало прижаться к нему, крепко обхватив и не шевелиться, пока с моей спины снимают кожу. Однако, господин был щедр, он разрешал мне кричать. Я не дарила ему свой голос, лишь изредка постанывая и раны, становились глубже… и ещё… и ещё… Остриё клинка всё чаще царапало кости. Иногда страдал позвоночник и я не могла пошевелиться несколько дней, пока он восстанавливался. Моя регенерация была превосходна. Лучше бы я умерла окончательно.
Кровь стекала по моей коже, собираясь в чаше, а когда я почти теряла сознание, меня сдергивали с дыбы и погружали в воду. Она становилась темной, и господин забирался в бассейн, чтобы выполнить долг мужа с моим, потерявшим чувствительность, телом. Я была благодарна ему за то, что он не пытался заниматься сексом со мной в другое время, когда я ощущала себя.
Много позже, когда раны прекращали кровоточить, меня оборачивали в простыни, пропитанные мазями, заносили в мою крохотную комнату и оставляли в тишине. Потом я получала много сырого мяса, печени, травяного чая, горького и мерзкого на вкус.
На вторые сутки я могла подняться и выйти в крохотный дворик. Рядом со стеной здесь росло дерево, очень похожее на то, что радовало меня в детстве. Только мне не позволялось забираться на него. Прижимаясь к стволу, я закрывала глаза и слушала, как ветер перебирает листву на узловатых ветвях. Иногда по ночам, когда холод заставлял меня заворачиваться в покрывало, я выбиралась наружу. В полной тишине скрипела сухая древесина. С каждым годом звук становился всё звонче и это означало, что дерево умирало. Я понимала, что переживу его. Как и всё, окружающее меня. Всех, кто был рядом. Кроме господина… Он будет жить, благодаря мне, моей крови.
В тот день день меня привели в комнату для служения и оставили у столба. Здесь всегда было зябко. Дело было не в леденящем стопы каменном полу, металлической чаше для сбора крови. Мне мерещились собственные стоны, которые заполняли это пространство много лет подряд, постепенно стихая. Сейчас я лишь изредка позволяла себе тихий звук, который тонул во влажных звуках вспарываемой плоти и не достигал ушей господина. Его это злило, иногда он забывался и почти убивал меня окончательно… Если бы он это сделал. Порой я хотела этого так сильно…