Между двух миров
Шрифт:
После обеда Ирма и Ланни снова слушали передачу среди разношерстной компании коммивояжеров, охотников, фермеров, мелких лавочников, откровенно обсуждавших свои горести. Постигнутых бедой тянет к обществу, они находят даже какое-то противоестественное удовлетворение в хвастовстве своим банкротством. Они проглотили приманку, которую им подносила Уоллстрит на столбцах газет, по радио и в «биржевых отчетах»; они отказались «распродавать Америку по дешевке», а теперь
На другое утро молодая чета прочла в газетах описание ужасного дня: акции Американского Телефона и Телеграфа, в которые было вложено почти все состояние Робби Бэдда, стояли на восемьдесят три пункта ниже курса, по которому он их купил. Авторитет «биржевика» Ланни, который предсказывал дальнейшее понижение, был установлен прочно и навсегда.
— Кажется, я потеряла половину своего состояния, — сказала Ирма.
Ланни ответил:
— Не огорчайся. Как-нибудь проживем.
Перед отъездом Ирма хотела повидаться с матерью. На Лонг-Айлэнд, в Шор-Эйкрс, они застали дядю Хорэса. Он потерял свой прежний пыл и уже не прерывал Ланни, когда тот говорил, а вежливо слушал его. Хорэс честно признался: он очень рад, что разделался с биржей, но если бы Ирма позволила ему сейчас вернуться туда, каких бы дел он наделал! Бедняга, конечно, опять торчал бы часами в конторах маклеров, следил бы за курсами, ловил слухи, пророчествовал и проваливался бы вновь и вновь; потому что курсы на этой «бирже великого повышения» неуклонно падали, как падает испанский бык, которого матадор поразил в самое сердце, и хотя животное еще стоит, покачиваясь, на ногах, его огромная голова склоняется все ниже и ниже.
Фанни Барнс поплакала и согласилась простить свою уезжающую дочь, а дочь обещала скоро вернуться в Америку. Все домочадцы пролили обязательные слезы, и молодая чета уехала. Вещи были уложены, и грузовик с багажом уже ушел на пристань. Приехали Робби и Эстер.
Отец и сын спустились в маклерскую контору и смешались с клиентами, которые сидели, сдвинув шляпы на затылок, и не отрывали глаз от транслюкса. Бюллетень опять сильно отставал после пережитого бурного дня. Но настроение стало тверже, и биржевые авторитеты снова начали выплывать на поверхность видные банкиры и государственные деятели снова уверяли американский народ, что экономика страны в полном порядке. Так заявил «великий
Ланни и его жена подъехали к пристани Гудсон-ривер и погрузились на океанский пароход. Из салона доносились музыка, смех и пение. В вечерние часы пассажиры обычно бывают слегка «навеселе». Приехало несколько приятелей и приятельниц Ирмы, они были еще больше навеселе. Когда прозвучал последний гудок, отъезжавшие стали перебрасывать через борт серпантин, держа в руке один конец ленты, а друзья на берегу подхватывали другой, и так сохранялась связь. А когда пароход начал отходить, бумажные ленты порвались, и всем стало грустно, и хотя люди еще махали руками и кричали, но уезжавшие и оставшиеся на берегу уже не слышали друг друга. У всех Бэддов на глазах были слезы — им немало пришлось пережить. Только Бьюти была счастлива оттого, что Эстер в последнюю минуту крепко стиснула ее руку и сказала:
— Я всю жизнь не понимала вас и очень об этом сожалею.
По открывавшемуся с реки зрелищу вы могли сказать, что происходило на Уолл-стрит: несмотря на поздний час, в районе Уолл-стрит все окна во всех зданиях были ярко освещены, да не только там, а и во многих конторских помещениях в центре города. Если не знать, что происходит внутри, зрелище было эффектное: сказочное видение города, словно встающего из моря. Ланни и Ирма долго смотрели на исчезающие вдали очертания Нью-Йорка, а в салоне молодежь, стуча по клавишам рояля и кидая шумный вызов всем паникам на свете, распевала студенческую песню:
Мы нынче будем веселиться, — да, Мы нынче будем веселиться, — да, Мы нынче будем веселиться, — да, А трезвы будем завтра.Ланни и Ирма перешли к другому борту; отсюда виден был остров Бэдло и на нем статуя Свободы. Ланни вспомнил, как он стоял вот так же на борту парохода одиннадцать лет назад и в такой же поздний час рассматривал эту рослую даму. Ее привезли из Франции, а он возвращался туда, и она махала ему факелом в знак приветствия. Теперь он опять уезжает, и она машет факелом как будто еще энергичнее; казалось, она поет: «Я долго, долго была пьяна, но завтра я буду трезвой».