Между двумя мирами
Шрифт:
— Остерман Андрей Иванович к государю, — представив посетителя, Митька дождался, когда один из гвардейцев зайдет внутрь, и только после этого закрыл двери. Вот сейчас он точно убежал курьера искать.
— Входи, Андрей Иванович, входи, да присаживайся, не стой столбом, — я указал рукой на кресло для посетителей. Сам же остался стоять. Облокотясь о спинку своего кресла. Выглядел Остерман не очень хорошо. Землистый цвет лица, залысины, потухший взгляд… Одежда была на нем надета старая, и висела мешком, значит похудел он сильно, парика на голове нет. Но старается сидеть прямо, только руки на коленях сложил, чтобы не видно
— Не жалуюс, государ, — а русский у него заметно улучшился, только мягкие звуки не проговаривает. Остерман оглянулся на подпирающего дверь гвардейца, ну так уголовничек же перед государем сидит, а вдруг кинется, да как покусает? — Разве я хот раз давал повод для того, чтобы меня опасатся?
— Не давал, — я покачал головой. — Но ты ведь и воровать у меня разрешения не просил, и законы как мои и за меня принимать тоже без моего уведомления подписывал. Али скажешь, что не было такого?
— Зачем позвал меня, государ? Чтоб еще раз обвинения кинут? Я и так знаю, что виноват перед тобой. Но толко перед тобой, перед Россией чист я, даже в мыслях не предавал я страну, что приют мне дала, в трудное время.
— А меня, значит, можно было, — я задумчиво смотрел на своего бывшего учителя, и думал, правильно ли я поступаю, вытаскивая его из ямы с дерьмом, где он главным золотарем Москвы сейчас трудится.
— С тобой трудно было благами не восползоватся, кои в руки как переспевшие яблоки падали. Я толко понят не могу, как пропустил момент, когда пропустил его, и ты повзрослел, да того, кто открыл тебе глаза на Долгоруких, проморгал. За них, кстати, спасибо. Если бы все не решилось зимой, разорили бы они страну, в темные века, к Московии скатили бы все начинания деда твоего и прадеда Алексея Михайловича.
— Зато откровенно, — пробормотал я, глядя на Остермана, который вместо того, чтобы упасть духом, внезапно словно снова стал тем безбашенным юнцом, который сбежал в Россию после убийства на дуэли своего обидчика. — Как тебе твоя новая служба, Андрей Иванович?
— Привыкну, — он скривился. — Понимаю, унизит поболнее хотел ты меня, государ, Петр Алексеевич, но я-то уже с жизнъю попрощался, так что, верю, что пожалел ты меня, а служба… ничего, и оттуда можно ползу найти. Да, если ест время выслушат меня, хочу совет дат, по старой памяти, да об одолжении просит.
— Любопытно, — я даже вперед подался. — И что же за совет ты хочешь мне дать, Андрей Иванович?
— Сейчас по всей Москве, да и по приказу твоему, государ, Петр Алексеевич, в других город и не толко в городах Российской империи идут строителства наподобие «Болшой клоаки», что еще из Древнего Рима пришла. Брус внес изменения, чтобы воды с улиц туда же стекали, и дороги в болота не превращалис. Это похвално, очен похвално, и правилно. Так вот, мой совет, как старшего золотара Москвы, — он хмыкнул, но мне понравилась его самоирония, — сделат отстойник в специалном месте, и туда же приказом все скотобойни перенести, и всех мертвых животных. Большую яму вырыт. Не одну, а целую систему. И известъю все пересырат, а потом закрыват накрепко.
— Постой, ты что же селитряницы хочешь сделать? — я быстро перебирал в уме возможности. — Но, для получения селитры из всей этой… — я поморщился, — много времени должно пройти.
— Есть способ ускорит процесс, — Остерман слабо улыбнулся. —
— Откуда такие познания, Андрей Иванович? Звучит слишком уж сказочно-былинно.
— Я много читал, государ, — он вздохнул. — Так многие делали. В Китае вообще каждую каплю человеческой мочи и фекалий подбирали, а им секрет изготовления пороха был известен очен давно. Нужно палатки ставит, над теми погребалными кострами, чтобы и дым шел туда куда надо — в ямы, а не в сторону городов.
— И сколько ты мне селитры дашь через год, например? — я прикидывал стоимость всего этого и готового продукта и у меня постоянно сбивался внутренний калькулятор. Мало того, что с горожан будем брать за обслуживание канализации, хоть чисто символически, но будем, потому что халява порождает наплевательское отношение к чужому труду, мало того, что очистим города и веси от дерьма и тем самым снижая риск развития какой-нибудь эпидемии, так еще и это предложение.
— Много, государ, Петр Алексеевич, — он снова усмехнулся. — Люди не перестанут дават дермо и мочу, даже, если им приказат этого не делат.
— Это точно, — я прищурился. — Дозволю я все это организовать, поле специальное под те нужды выделю, наказ всем губернаторам на то же дам, и даже разрешу продавать селитру, кроме той части, что государству пойдет на производство пороха как для нужд армии, так и для любых других нужд, и даже освобожу от налогов — вы налоги мне готовым продуктом отдадите. Мало того, я даже известь буду поставлять за казенный счет, чтобы затраты поделить и не ввязывать вас в это бремя, но есть одно условие.
— Какое условие, государ? — теперь уже прищурился Остерман, а я не прекращался восхищаться этим человеком, сумевшим из дерьма найти лазейку для получения прибыли.
— Вы берете на себя еще и сжигание мусора, коей будет подвозиться к вам на специальных телегах. Знаешь же уже, что в ведомстве полицейского генерала Радищева Афанасия Прокофьевича есть целое подразделение низших чинов — дворники, кои не только за порядком законным на улицах следят, но и просто за порядком? — он кивнул, а я продолжил. — Так вот тот мусор, нужно будет куда-то девать. Да и горожанам скоро новый указ доведут, что тому, кто мусор на улицу выбросит из окна, али гуляя по улицам, штрафу придется платить по полкопейки за раз. А вот тем, кто в специальные короба будет выбрасывать, тому слава и почет будет полагаться. Раз в день телега специальная будет тот мусор собирать, да к вам на ваши ямы отвозить. Ну а там вы сами будете решать, что с ним делать — сжечь, аль в яму свою бросить.
— Я согласен, — кивнул Остерман.
— Прекрасно. А теперь перейдем к вопросу, по которому я тебя сюда и вызвал, Андрей Иванович, — я полюбовался его слегка перекосившимся лицом. — Давно ли ты, Андрей Иванович, с Бестужевым-Рюминым разговаривал о герцогине Курляндской Анне Ионановне?
— Давненко уже, — Остерман потер подбородок. — Болше полугода уже.
— Что он тебе о ней говорил? Она способна на интригу политическую большего масштаба? — я внимательно смотрел на его лицо, пытаясь отследить малейшие изменения.