«Между Индией и Гегелем»: Творчество Бориса Поплавского в компаративной перспективе
Шрифт:
Нетрудно заметить, что Поплавский оставил неизменными основные «параметры» этого descensus ad inferos — сошествия в ад: это касается и хронометража путешествия (хотя у По шестой день никак не наступит, все равно называется именно число шесть, актуализирующее тему сотворения мира и одновременно апокалиптическую), и тех изменений, которые претерпевает морская стихия (исчезновение пены):
Еще много и много дней буря несла нас, лишенных управления, и по компасу было видно, что постепенно мы опускаемся к полюсу [323] . Она, может быть, кружила над нами, поворачивая иногда прямо на север. Но все же однажды поздно ночью, когда небо, несмотря на неописуемый ветер, вдруг прояснилось над обломками мачт, можно было определить по ярким и неведомым звездам, что за шесть дней мы подвинулись с лишним на тридцать градусов к югу. Дни переживали странные изменения: они становились все длиннее и длиннее, и поздно по вечерам, когда мы, лежа на подушках, ели большие мокрые сандвичи, белесый
323
В одном из «Автоматических стихов» область полюса представлена как театральная декорация, что возвращает нас к проблеме репрезентации визуального у Поплавского: «Корабли наклонялись к полюсу / Полное солнце спало в феерическом театре / В пыли декораций где огромные з амки наклонялись / Под неправдоподобными углами» (С. 37).
Единственное, что отличает два описания, это акцент на кромешной тьме у По («вблизи корабля только тьма вечной ночи и хаос волн, лишенных пены» [324] ), в чем сказывается его склонность к нарочитому нагнетанию ужасов, и более сдержанный подход Поплавского, фиксирующего как раз то освещение, которое, принимая во внимание географическую широту, более отвечает законам природы. Впрочем, белесый сумрак, обволакивающий «Инфлексибль», напоминает белую пелену, которая застилает южный горизонт в те последние перед низвержением в бездну дни, когда Артур Гордон Пим и его товарищи вплотную приближаются к Южному полюсу:
324
По Э. А.Рукопись, найденная в бутылке. С. 53.
Тьма сгустилась настолько, что мы различаем друг друга только благодаря отражаемому водой свечению белой пелены, вздымающейся перед нами, — записывает Пим. — Оттуда несутся огромные мертвенно-белые птицы [325] и с неизбежным, как рок, криком «текели-ли!» исчезают вдали. Услышав их, Ну-Ну шевельнулся на дне лодки и испустил дух. Мы мчимся прямо в обволакивающую мир белизну, перед нами разверзается бездна, будто приглашает нас в свои объятия [326] .
325
Ср. у Поплавского в «Дневнике Аполлона Безобразова»: «Птицы падали в белой одежде, бесконечно прекрасны и страшно покорны судьбе» ( Аполлон Безобразов, 181).
326
По Э. А.Повесть о приключениях Артура Гордона Пима. С. 341.
Интересно, что герои По и Поплавского устремляются к Южному полюсу из разных точек: так, рассказчик в «Рукописи, найденной в бутылке» отправляется из Батавии, затем, несомый бурей, спускается вдоль берегов Западной Австралии и, наконец, попав на корабль-призрак, устремляется к Антарктиде.
Что касается Артура Гордона Пима, то он пускается в путь с восточного побережья Соединенных Штатов, после кораблекрушения его с друзьями подбирают около островов Зеленого Мыса (то есть он пересекает Атлантику с северо-запада на юго-восток), потом его маршрут ведет от мыса Доброй Надежды на остров Кергелен, находящийся в южной части Индийского океана, оттуда он поворачивает на северо-запад и высаживается на островах Тристан-да-Кунья, расположенных в южной части Атлантического океана, потом держит курс на юго-запад и достигает района острова Южная Георгия и, наконец, смело устремляется на юг.
Шхуна «Джейн Гай», на которой находится Пим, пересекает море Уэдделла и обнаруживает остров, чьи координаты — 82°50' южной широты и 42°20' западной долготы — говорят о том, что он расположен там, где на современных картах обозначен шельфовый ледник Ронне. По так описывает остров: «Это был низкий скалистый островок около лиги в окружности, совершенно лишенный растительности, если не считать каких-то растений, напоминающих кактусы» [327] . Тот же островок видят и пассажиры «Инфлексибля»:
327
Там же. С. 302.
К вечеру этого дня мимо нас со сказочной быстротой пронесся какой-то низкий скалистый остров без всякого признака растительности, — свидетельствует Васенька, — что повергло в глубокую задумчивость наших моряков, ибо, как я понял, в том месте океана, где они предполагали, что мы находимся, на тысячу верст кругом не значилось никакой земли. Очевидно, мы попали не только в неудержно движущийся к югу циклон, но еще и в русло какого-то могущественного течения ( Неизданное, 375).
Поплавский, «зачитавшись» По, явно не обратил внимания на тот факт, что «Инфлексибль»,
328
Там же. С. 298.
И поздно ночью, когда я проходил мимо кресла, где сидел Аполлон Безобразов, взор мой случайно остановился на странице книги, которую он читал. Это было старое описание путешествия к Южному полюсу капитана Биске и Вилкеса. Вдруг Аполлон Безобразов перевернул страницу и показал мне пальцем, хотя я был совершенно уверен, что он ничего не знает о моем присутствии, сравнительный рисунок двух ледяных гор Северного и Южного Ледовитого океана. И в то время как айсберг далекого севера был строен и высок, как хрустальная церковь, ибо так он откалывается от ледников Гренландии, антарктическая гора была абсолютно четырехугольна, тяжела и проста, точь-в-точь, какую мы видели «на юго-юго-юго-восток» ( Неизданное, 377).
Вообще, романтика «таинственных южных морей» очевидным образом захватила Поплавского; об этом говорит и тот факт, что в стихотворении «Рукопись, найденная в бутылке» (1928) он обнаруживает прекрасное знание сюжета «Артура Гордона Пима», заимствуя у По такие поразившие его воображение обстоятельства морского путешествия, как невольное заключение Пима в трюме корабля, каннибализм озверевших от голода людей, попытки добыть еду, ныряя в затопленный трюм:
Мы погибали в таинственных южных морях, Волны хлестали, смывая шезлонги и лодки. Мы целовались, корабль опускался во мрак. В трюме кричал арестант, сотрясая колодки. С лодкою за борт, кривясь, исчезал рулевой, Хлопали выстрелы, визги рвались на удары. Мы целовались, и над Твоей головой Гасли ракеты, взвиваясь прекрасно и даром. Мы на пустом корабле оставались вдвоем, Мы погружались, но мы погружались в веселье. Розовым утром безбрежный расцвел водоем, Мы со слезами встречали свое новоселье. Солнце взошло над курчавой Твоей головой, Ты просыпалась и пошевелила рукою. В трюме, ныряя, я встретился с мертвой ногой. Милый мертвец, мы неделю питались тобою. Милая, мы умираем, прижмись же ко мне. Небо нас угнетает, нас душит синяя твердь. Милая, мы просыпаемся, это во сне. Милая, это не правда. Милая, это смерть. Тихо восходит на щеки последний румянец. Невыразимо счастливыми души вернутся ко снам. Рукопись эту в бутылке прочти, иностранец, И позавидуй с богами и звездами нам.329
Последние строфы, возможно, отсылают к концовке «Движения» Рембо («Озарения»): «Среди самых удивительных атмосферных происшествий / Юная пара уединяется на ковчеге, / — Древняя ли дикость простительна? — / И поет, и место занимает» («Aux accidents atmosph'eriques les plus surprenants / Un couple de jeunesse s'isole sur l'arche, / Est-ce ancienne sauvagerie qu'on pardonne? — / Et chante et se poste» (Oeuvres. P. 305).
Но не только влияние По заметно в этом стихотворении, которое является своеобразной поэтической матрицей последних глав «Аполлона Безобразова». Если у американского новеллиста Поплавский берет сюжетную канву, то образность стихотворения, как и его структурные, ритмические и стилистические особенности свидетельствуют о внимательном чтении «Пьяного корабля». Во-первых, оба текста написаны строфами по четыре стиха в каждой с перекрестной рифмовкой; во-вторых, Поплавский, вслед за Рембо, прибегает к анафорическим повторам и синтаксическому параллелизму, что позволяет делать смысловой акцент на первом лице единственного числа (je descendais; j''etais insoucieux; je courus; j'ai vu и т. д.) и на первом лице множественного (мы погибали; мы целовались; мы погружались и т. п.); в-третьих, текст Поплавского развивает одну из ключевых тем «Пьяного корабля», а именно тему горячечной, лихорадочной любви, которая метафорически уподобляется штормовому морю: