Между людьми
Шрифт:
– Какую ты черную немочь пишешь?
– Я свое пишу.
– Кому?
– Да напечатать хочу.
– Я вот тебе напечатаю. Гаси огонь, пошел спать!
– Я деньги получу. Вон судья тоже хвалил.
Подойдет в другой раз. Опять долго стоит и скажет: смотри, парень, чтобы тебе худа не было!..
Я рассержусь, что дядя не уважает моего труда, и хочу сказать: я ведь вам не мешаю, - а скажу: я своих свеч куплю.
– Никогда не смей писать. Только бумагу мараешь. Читал бы лучше законы да из суда носил бы писать, чтобы жалованья больше дали.
А в это время я много мечтал о себе. Еще когда я учился, то писал все проповеди. Потом я понял, что я проповедями никого не удивлю, - бросил писать проповеди
И я постоянно мечтал о себе много: лежу я, - мне хочется написать хорошее; во сне я бредил хорошими знакомствами; шел куда-нибудь - я воображал себя сочинителем; на службе ненавидел служащих и думал: погодите, будете вы бояться меня; погодите, я сам получу, со временем, должность судьи и заведу такие хорошие порядки, что все будут довольны мной! Но я был еще далеко не развит в это время: я читал только старые книги, и то повести и романы; ученого я не понимал и не хотел читать…
Дядя хотел пристроить меня куда-нибудь в домашние учителя, но, при всем его знакомстве, ему не удалось этого сделать. А хотелось ему, чтобы я был учителем для того, чтобы я получал побольше денег. Горные служащие занимались этим и получали в месяц от пяти до десяти рублей за уроки, но их считали за людей образованных и их одних только нанимали, да они и не занимались службой после обеда. Богатые купцы нанимали учителей из училищ и платили им большие деньги. Найти же мне какое-нибудь постороннее занятие, кроме службы, было довольно трудно и неудобно, потому что я одевался в худенькое пальтишко, был робок, застенчив, не умел отвечать на вопросы и не умел занять человека разговором; кроме этого, в пять часов вечера я должен был идти на службу. Дядя злился, что мне бог не дает счастья получать деньги из-за службы, и называл меня дармоедом, бумагомарателем. Но он не велел мне брать взяток в суде, получать там какие-либо доходы или заводить дружбу с служащими. Он думал, что брать взятки - значит сделаться плутом и никуда не годным человеком; если он сам получал доходы, то называл их делом безгрешным и даже злился тогда, когда какой-нибудь богатый корреспондент давал только одному почтмейстеру; а если получать доходы в суде - значит стать наравне с служащими, а служащих судейских он ненавидел.
Долго дядя ломал голову над тем, какую бы такую приискать мне работу, и ничего не придумал. Был у нас в суде служащий Прохоров. Он, несмотря на то что крепко пил водку, постоянно переписывал комедии, драмы и водевиля для ролей актерам. Из театра ему платили потри и по пяти рублей за комедию или драму, и если работа была спешная, требовалась к утру, он просиживал всю ночь. Работы у него было много, и часто он, пьяный, не мог поспеть к утру. Я подлаживался к нему, просил у него работы, и он уделял мне половину, обещаясь заплатить рубль. Я переписывал целую ночь; дядя с теткой радовались, что я тружусь. Таким манером я писал целую неделю и за работу получил только один рубль, потому что
Этот литератор, Николаев, был как-то раз в конторе вечером; он справлялся, вышел ли такой-то журнал, в редакцию которого он послал свою статью. Дядя затащил его к себе, но предварительно велел тетке убрать как можно чище и наряднее комнату.
– Какого ты лешего зазвал опять?
– спросила тетка сердито.
– Молчи; сочинителя Николаева… Он для него годится…
– Ну уж! Какой-нибудь кляузник! Наживешь ты с ним беды.
Все-таки тетка вымела комнату, убрала с дивана валявшиеся вещи, скатерти на столах приладила, цветы на окне поправила. Наконец вошел дядя с посторонним человеком. Я торчал на полатях и, притаившись, закурил трубку.
– Милости просим, милости просим, пожалуйте!
– говорил дядя вошедшему с ним литератору.
– Вот где вы обитаете!
– Извините, что хата-то дыровата!
– сострил дядя.
– Подлец-почтмейстер вон куда меня стурил! А мне, сами знаете, не такие должно иметь комнаты.
– Скотина.
– Садитесь, пожалуйста. Извините - мебель-то у меня дрянь. Бедность, с житьем смучился.
– Да, ныне все дорого.
Дядя принес графин водки и две рюмки; тетка принесла закуски.
– Выпьемте. Извините…
– Я не пью-с… Простую я не могу.
Дядя достал из шкафа дареную ему бутылку хересу, напевая какую-то песню, вероятно от радости, что он может угостить гостя и дорогим вином. Литератор выпил рюмку хересу и похвалил вино. Я выглянул из-за полатей в комнату: что, мол, это за штука - сочинитель?
Эта штука была невысокого роста, с длинными волосами, маленьким бледным лицом, обросшим бакенбардами и бородой. На нем был сюртук, жилетка с цепочкой, вероятно, от часов. Он то и дело поправлял галстук и загибал голову кверху. Наружность его мне очень не понравилась.
– Ну, как дела ваши?
– спросил его дядя.
– Да пока ничего. Вот только в прошлый раз редакция не приняла статью, назад возвратила.
– Экие скоты!
– Дядя не знал еще в то время, что такое редакция.
– Впрочем, я переделал. В другую редакцию хочу… Да и эта редакция за одну статью мне и спасибо не сказала.
– А туда вы еще не посылали?
– Нет. Там лучше платят.
– Это хорошо, что платят. Они, скоты, рады на даровщинку-то жить!
– Свиньи… Вот я теперь написал хорошую статью о мастеровых. Я всегда с маленьких начинаю, а потом где-нибудь вклею главное начальство.
– Это хорошо. Оно и выходит незаметно.
– Они-то замечают. Потом ночи не спят, так их, знаете, и подергивает… Уж они думают, думают: какой это шельма отделал их?
Дядя захохотал.
– А если бы не наша братья, не то бы было. Поверьте, было бы хуже. Мы только и урезониваем их: свиньи вы эдакие, что вы делаете-то? поглядите-ка, как об вас весь свет судит!
– То-го, то-то. Ну-с?
– И в нашей братье есть тоже дряни. А кто у нас сочинениями занимается?
– управляющие заводами, разные богатые люди, которые дальше носу ничего не видят.
– Подлецы!.. Пожалуйте рюмочку.
После выпивки литератор вытащил из кармана тетрадку, сшитую из почтовой бумаги. Я видел, что на ней было что-то написано мелко, исчеркано, запачкано разными цветами - красным и зеленым.
– Вот я эту статью посылал в редакцию. Видите, как исчерчено? А тут вон целый угол оторвали, я уж сам по памяти записал… Теперь я переделал.
– А!.. Я думаю, сколько вы это писали!
– Это все в сутки.
– Нуте-ка, прочитайте… А еще винца?
– Нельзя. Я прочитаю.