Между матросами

Станюкович Константин Михайлович

— …А ты думал как?.. Меньше как по двести линьков у него, братец ты мой, не полагалось порции… В иной день, бывало, половину команды отполирует… Одно слово — орел!..

Этот сиплый, надтреснутый, старческий басок показался мне знакомым, сразу напомнив давно прошедшие времена. Я подошел поближе и в оборванном старике

узнал бывшего нашего лихого боцмана Щукина. Он сильно постарел. Испитое, бурое его лицо было изрезано морщинами и заросло седой колючей бородой. Потускневшие глаза еще более выкатились. Платье на нем было самое жалкое, сапоги дырявые, и старая матросская шапка, надетая по старой привычке на затылок, была какого-то вылинявшего цвета.

— Или взять теперь боцманов… Рази теперь боцмана!? Шушера какая-то, а не боцмана! — продолжал, оживляясь, Щукин. — Один срам… Чуть что — сичас фискалить на матроса, если матрос не даст ему рупь-целковый… Тьфу! Или теперь матрос… Какой он такой матрос?… Ему только и мысли, как бы под суд не попасть… Напился — под суд! Портянки паршивые пропил — под суд! Сгрубил ежели — под суд! Это, не бойсь, порядки?.

Щеголеватый молодой унтер-офицер, слушавший жалобы Щукина с снисходительной улыбкой, с важностью заметил:

— Ноньче другие права… При вас закону не было, а теперь на все закон…

— Закон!? — презрительно выпячивая губу, повторил Щукин. — А что фитьфебеля у вас ноньче с матроса деньги берут, да при часах ходят — это закон!? Выйдет это он; фу ты на! Павлин да и только… «Вы да вы», а от матроса рыло воротит — в господа лезет… Форцу-то много, а если прямо сказать, так одно слово: шильники!.. Нет братец ты мой, ежели ты боцман, ты учи матроса, бей его с рассудком, но только и совесть знай… А то из-за портянок ежели человека несчастным сделать — это закон?! Или ежели за всякую малость на матроса жаловаться, — это, по твоему, закон?!.. Нет, брат, это

не закон… Это— тьфу!.. — энергично окончил старик, и сплюнул, выходя из кружка.

— Здравствуйте, Щукин — проговорил я, подойдя к старику.

Щукин оглядывал меня, видимо не узнавая. Я назвал себя.

— Вот где довелось встретиться, ваше благородие! — радушно приветствовал меня Щукин. — Вы, значит, вышли из флота?

— Вышел.

— Да и какой теперь флот, ваше благородие! Вы вот спросите: умеет ли он парус крепить… так он и паруса-то не видал, а тоже матросом называется… Ишь ведь тверезые они ноньче какие! — насмешливо прибавил старик, кивая на матросов. — А унтер-то у них?.. При цепочке… деликатного обращения… все больше с алимоном… Другой народ пошел, ваше благородие!

— А вы чем занимаетесь?

— А сторожем здесь при. кладбище, — да вот пристань караулю, чтоб не сбежала… Спасибо исхлопотал это мне Василий Иваныч… Он не забывает старого боцмана… заместо отца родного… Вот вышел окуньков половить… С десяток наловил, ваше благородие…

— Выпить-то ему не на что, вот он и ловит окуней на сорокоушку! — насмешливо проговорил унтер-офицер, приблизившись к нам.

— Не бойсь, у тебя не прошу, у сволочи! — сердито отвечал Щукин и пошел к своей удочке.

Я купил у Щукина окуньков, и он мгновенно удалился. Через полчаса он снова явился на пристань совсем охмелевший, и скоро в вечерней темноте снова раздавался его пьяный, осипший голос:

— Одно слово — лев был… Рука — во!.. У нас на «Фершанте» в три минуты марселя меняли… А ты?.. Какой ты унтерцер? Тебе бы только кампот в штанах варить, а не то что, как прежде бывало… Или когда мы на клипере взаграницу ходили… Не бойсь, служба была… Василий Иваныч понимал, какой я был боцман… У меня — шалишь, брат…