Между молотом и наковальней
Шрифт:
— Проснулся-таки. Вставай попроворнее: скоро кофе будет готов.
Она докомплектовала последний бутерброд и убежала на кухню.
Стасис протяжно, трагично и прерывисто вздохнул, неторопливо приподнялся на локте, медленно опустил ножки на пол и в том же аристократическом темпе принял сидячее положение. Тело ныло так надрывно, словно весь предыдущий день его топтали ногами в кирзовых сапогах. В желудке дотлевал ядерный реактор, выбрасывая в пересохшее горло ядовитые испарения.
Похрустывающие застарелой коркой носки источали специфический
«До чего же я несчастный-то!» — горько посокрушался Стасис, поскребывая густую щетину на щеке.
Ему так стало жалко себя, что переполняющие душу эмоции повыперли целиком на мятую физиономию.
Вернувшаяся с кухни Нина, глянув на парня, едва не обронила чашки с дрогнувшего в руках подноса.
— Ты чего это? — вопросила она жалостливо. — Игореша говорил: у тебя неприятности.
Стасис собрал всю волю и физиономию в единый могучий пучок, скинул с себя одеяльце.
— Минутная слабость, — он вскочил с дивана и пояснил. — О Гоше переживаю — как он там без меня?
— Братик твой?
Стасис не стал вдаваться в никчемные детали.
— Где я могу умыться, побриться и… как бы это… вернуть природе хотя бы малую часть того, что употребил в последнее время на поддержание огня жизни в измученном поил одами теле. Хорошо сказал — правда?
Нина задумчиво поморщила носик, подбоченилась сурово.
— Ты бы вчера ночью с таким пафосом беседовал!
Стасис па секунду замер, окрашивая щеки и мочки ушей, после чего решил искать необходимые помещения самостоятельно. Но перед исчезновением поведал:
— Не помню — был пьян, не соображал — не виновен; и вообще мнительная ты какая-то…
Вернулся минут через пятнадцать; в одних джинсах, вытирая на ходу махровым полотенцем густую, потемневшую от воды шевелюру. Негромкое, но весьма выразительное урчание выдавало испытываемое им наслаждение. Нина в это время уже приподымалась со стула, готовая упорхнуть по своим делам лишь упрямо не проглатывающийся «бутик» удерживал ее. При взгляде на Стасиса жевательные движения неожиданно прекратились, ибо нижняя челюсть просто обязана была отвиснуть.
— Чего? — Стасис, попривыкший к скверным сюрпризам судьбы, шарахнулся в сторону, но в дверях за собой никого не увидел и обратил озадаченный взор на барышню.
— Худой-то какой, — жалостливо протянула она сквозь остатки упрямого бутерброда и едва не прослезилась.
Стасис глянул сверху на свое и впрямь несколько утончившееся в последнее время тело, прикрыл его кое-как полотенцем и не очень твердо возразил:
— Вовсе я не худой. Можно сказать… ммм… несколько мясистый!
— Ой! — спохватилась Инна. — Пора мне… А ты поешь как следует.
— А как следует? — робко вопросил Стасис. — Игорек-то где?
— За Олежкой поехал! — успела крикнуть барышня лишь за секунду до того, как за ней захлопнулась дверь.
— Ну, девки, ну, народ, — недовольно пробурчал Стасис. — На себя, селедок, сперва посмотрели бы. Худой… Зато подвижный!
Он хотел зачитать весь список своих великих достоинств, но жажда и голод вынудили направить остатки сил на чертовски соблазнительный завтрак.
Лишь когда весь запас бутербродов был уничтожен и было выпито две с половиной чашки кофе, способность мыслить, пусть пока и вяло, вернулась к Стасису. Почти всю ее он употребил на то, чтобы правильно отползти от стола, плюхнуться на хорошо знакомый уже диванчик и, блаженно пыхтя сигаретой, размечтаться о том чудном дне, когда прекратится ныне истязающая его лихорадка погонь и драк, и он сможет беспрерывно наслаждаться сытными, вкусными завтраками да ароматными сигаретами.
В тот самый миг, когда Стасис потушил коротенький окурок и с чувством потянулся, готовясь чуть вздремнуть до приезда друзей, в дверь громко постучали…
Беглец ошалело вскочил, бросился к окну. У калитки стоял синий автофургон.
Стасис с облегчением вспомнил о рассказах Игорька про парней, развозящих по дачам на таком фургоне молоко с близлежащих хуторов.
Оставалось лишь утереть со лба испарину ужаса и выйти на крыльцо, дабы сообщить гостям, что в молоке в данный момент надобности нет.
Перед дверью стоял действительно молодой и удивительно знакомый парень, да еще и с подозрительном синюшной отметиной на лбу. Более того — в руках у него почему-то не имелось ожидаемого бидона или хотя бы баночки. Улыбка на красивом лице носила явно зловещий характер.
— Ты кто? — настороженно поинтересовался Стасис.
— Дед Пихто! — признался Валдис и сильным ударом кулака в лоб закинул его аж в середину коридора.
Секунд через пять Стасис приподнялся, мотнул головой, принял сидячее положение и пощупал раскаленный лоб: появившаяся на нем бурая отметина в чем-то породнила его с гостем.
— Дедуля, — прослезился он. — Ну, наконец-то!
Слезы были искренни. Но вызвало их не появление нового «родственника».
Растрогало совсем другое — как мною, оказывается, людей по-прежнему помнят о нем и ищут с ним встречи…
Валдис поначалу опешил: решил, что одним ударом избавил ненавистного врага от его недавно мощного разума. Но когда тот взялся за лежащую рядом стальную трубку, предназначенную для Игорева турничка, понял: не тут-то было!
Стасис утер скупую слезу, поднялся на ноги и оценивающе потряс увесистым оружием.
В гостиной зазвенело разбиваемое стекло, что-то крупное грузно шмякнулось на пол.
— Кажется, и бабуля пожаловала. — Стасис опасливо заглянул о комнату, где из-за стола поднималась тупая физиономия Чабана. — О-о, старый знакомый!
Как же я скучал по тебе и по твоим друзьям!
Хлопанье распахиваемого на кухоньке окна заставило Стасиса изрядно помрачнеть. С каждой секундой «гостей» становилось все больше, чего нельзя было сказать о нем, по-прежнему остающемся в полном одиночестве. Да и приобретенная с помощью Валдиса позиция оставляла желать много лучшего.