Между плахой и секирой

Брайдер Юрий Михайлович

Пространство для ласк сразу увеличилось — даже неискушенный в любовных утехах Лева догадался, как можно с приятностью использовать два эти сокровища, буквально свалившиеся ему в руки. Но прежде, чем припасть ртом к ее соскам — таким же алым, как и губы, — Лева, не лишенный дара эстетического восприятия, успел отметить, что за долгие годы эволюции природа не сумела создать ничего более гармоничного по форме, чем молодые женские груди.

— Не надо, не надо… — шептала Лилечка, лобзая Леву в макушку, а сама все плотнее прижималась к нему и даже груди свои для его удобства поддерживала снизу ладонями.

Старательно делая все то, к чему его побуждало неосознанное

телесное желание и ненавязчивый Лилечкин напор. Лева каким-то никогда не дремлющим уголком сознания понимал, что это не все, что игра зашла слишком далеко, чтобы окончиться безрезультатно, и что ему еще предстоит нечто такое, что может принести и несказанное наслаждение, и несмываемый позор. Все говорило за то, что Лилечка не такая уж простофиля в любовных делах, как это могло показаться вначале, и одними ласками ее до экстаза не доведешь. Пора было переходить к решительным действиям, но страх опростоволоситься перед любимой (что для него являлось уже неоспоримым фактом) одолевал плотскую страсть.

Развязка тем не менее приближалась — на Лилечке уже вообще ничего не было, и он даже не понимал, как это могло случиться. Все тело ее влажно блестело от поцелуев, а кое-где в особенно нежных местах расцветали пока еще тусклые розы легких кровоподтеков.

Была не была, решил он, ощущая себя как неопытный циркач, которому впервые в жизни предстоит пройти по натянутому над бездной канату. Пан или пропал! Ведь когда-нибудь да надо начинать.

Продолжая целовать уже порядочно распухшие девичьи губы, он попытался расстегнуть свой ремень, на котором чего только не висело: и пистолет в кобуре, и пустая фляжка, и штык-нож, и брезентовый подсумок со всякой всячиной. Однако мягкий живот навалившейся на него Лилечки мешал добраться до пряжки, а отклониться назад не давал куст. Когда же Лева с грехом пополам освободился наконец от своей амуниции, загремевшей и залязгавшей при этом, Лилечка резко отстранилась.

— Ты чего? — недоуменно спросила она.

— Ничего… — Ну что еще мог ответить на этот вопрос бедный Лева?

— Не смей! — Туман, заволакивавший до этого глаза девушки, быстро рассеивался. — Ишь, какой быстрый… Я ему как другу доверяла, а он скорее штаны снимать!

— Я как ты… — растерянно пробормотал Лева.

— Как ты… — передразнила она его. — Это совсем разные дела! Да и не снимала я ничего. Ты мне сам все белье изорвал.

Действительно, лифчик требовал серьезной починки, а на трусики Лева даже глянуть боялся.

— Отвернись! — приказала она.

За спиной Левы зашуршал куст, а потом затрещала материя платья.

— Во, блин! — с досадой сказала Лилечка. — Что за напасть сегодня такая? Все по швам расползается… Можешь теперь повернуться, только штаны сначала подтяни.

Послушно исполнив все указания, Лева увидел, что Лилечка старается приладить к платью оторвавшийся рукав.

— Как же я в этой рвани ходить буду? — сетовала она, критически оглядывая свой наряд. — Ведь такое крепкое платье было! Я его и надела специально… Ладно, не стой столбом. Пошли, — она взяла Леву под руку. — А теперь послушай меня, миленький. Договоримся раз и навсегда. Всякому баловству пределы есть. Я не Верка, чтобы под всех подряд ложиться. Хочешь со мной дружить — дружи. Станет тоскливо, приходи, я тебя всегда пожалею. А о серьезных вещах поговорим после того, как домой вернемся. Согласен? Что молчишь?.. Понимаю, что ты обо мне сейчас думаешь. Дескать, если уж мне так с варнаками повезло, значит, я последняя потаскуха, да? Я ругань вашего Зяблика по гроб жизни не забуду! Никогда его не прощу! Пережил бы хоть кто-нибудь из вас то,

что я тогда пережила! Не на варнаков я в обиде, а на вас, охламоны!

Она вырвала свою руку, заплакала и побежала вперед, сверкая прорехами в платье…

Приближаясь к бивуаку, разбитому на речном берегу, Цыпф ожидал всего чего угодно: грубых шуточек, ехидных советов, многозначительных взглядов — но, как ни странно, его появление прошло почти незамеченным. Общество было целиком занято новой и весьма серьезной проблемой, возникшей буквально на пустом месте.

С чем-то похожим Лева уже успел столкнуться под кустиком, давшим им с Лилечкой недолгий приют. Одежда, еще вчера вполне добротная, сегодня расползалась на части. Ватага выглядела, словно шайка оборванцев. Неизменный малахай Толгая светился проплешинами, будто бы его моль побила. У Смыкова на ботинках отвалились подошвы. Зяблик, лишившийся ремня еще на том берегу, теперь даже шевелиться боялся — при каждом резком движении его куртка и брюки осыпались трухой. Верка, все еще обернутая в полотенце, демонстрировала всем свои превратившиеся в кисею одежды.

— Да это речка наверняка виновата! — доказывал Зяблик. — Не вода в ней, а кислота какая-то!

— Была бы кислота, у вас бы, братец мой, шкура чесалась, — возражал Смыков. — Я, между прочим, при переправе ничего своего не замочил, а результат тот же.

— Не зря, выходит, тот красавец голышом бегал, — вспомнила Верка. — Нельзя по Эдему в одежде разгуливать. Вы что, про Адама с Евой забыли?

— Им-то что… они стыда не знали, — печально вздохнула стоящая в стороне Лилечка.

— Стыд, как говорится, не дым, глаза не выест. — Зяблик выглядел как никогда хмуро. — Одежду в крайнем случае можно и из листьев сделать. Тут позаковыристей дела могут прорезаться… Я, значит, разобрал все же свою зажигалку. Все в ажуре — и кремень, и фитиль. Зря на них грешил. Только вместо самогона девяностоградусного в зажигалке вода оказалась. И хихикать тут нечего…

Ни слова не говоря, Артем пустил по кругу сумку, в которой хранился бдолах.

— Не понял… — Зяблик носом втянул воздух. — Сюда что, коты нагадили?

— Да, запашок… — скривился Смыков.

— А внутри-то, внутри! — ужаснулась Верка. — Слизь какая-то!

— Подумать есть над чем. — Артем покосился на Цыпфа. — Что-то наш профессор приуныл. С чего бы это?

— Неудовлетворенные желания приводят к депрессии, — авторитетно заявила Верка. — В особенности неудовлетворенная похоть.

— Вам виднее, — вяло огрызнулся Цыпф, у которого и без того сердце было не на месте.

— Признаться, мне импонирует коллегиальность, с которой вы решаете важные вопросы, — сказал Артем. — Вот и попробуем разобраться во всем случившемся совместными усилиями. Пусть каждый постарается вспомнить то, что лично ему здесь показалось особенно странным. А глубокоуважаемый Лев Борисович эти факты сопоставит и проанализирует.

— А что же вы сами?..

— Я, конечно, не останусь в стороне. Но тут важна не логика, а знание точных наук. По крайней мере, мне так кажется. Ну, начинаем!

— Мне, например, больше всего запомнился этот голый красавчик, — мечтательно произнесла Верка. — И совсем не за то, о чем вы подумали. Странно все же… Здесь хоть и рай, но ходить без трусов очень неудобно.

— У Веры Ивановны, конечно, своя точка зрения, — ухмыльнулся Смыков, — но лично меня удивило другое. Почему в здешнем лесу нет ни пней, ни валежника, ни опавшей листвы. Вы наши леса вспомните. Из-за бурелома да сухостоя дальше опушки не сунешься. Куда это все девалось? Дворники тут, думаю, штатным расписанием не предусмотрены.