Между Явью и Навью
Шрифт:
– Откуда мне знать, что ты меня не обманешь?
– Ниоткуда. – Ератник пожал плечами. Его улыбка, из-за которой на обожженном подбородке натянулись рубцы, выглядела такой знакомой. И совершенно чужой. – Ты можешь отказаться, но тогда потеряешь Жихана навсегда. А если попробуешь меня убить, навредишь его телу.
– Для чего тебе нужен Черномор?
– Не твое дело. Так ты согласна?
– Согласна, – сквозь зубы выдавила Зорка.
Она не поверила ни единому слову, а уж тем более обещанию колдуна. Неразумно верить тому, кто без зазрения совести вырезал целую деревню.
– Вот и славно. А теперь поешь, иначе не сможешь продолжить путь. Мы же не хотим опоздать на важную встречу?
Даже в детстве, когда Зорка в одночасье осталась сиротой, она не испытывала подобного унижения. Лжесотник схватил ее за шиворот и отволок к дереву, прислонив спиной к стволу. После чего принялся кормить с ложки – сама она есть не могла, пальцы дрожали и отказывались гнуться. Комки каши углями горели во рту, грудь ломило от пронизывающего холода, исходящего от амулета, а по щекам катились злые слезы. Их солоноватая горечь мешалась с пресным вкусом ячменя. Зорка через силу глотала еду и не знала, кого ненавидит сильней: колдуна за подлость или себя за слабость. А может, Жихана? За то, что так глупо попался в ловушку…
После завтрака накатила сонливость. Но прежде чем провалиться в пустоту, Зорка кивнула на Карася:
– Покорми… Если я проснусь, а он мертв… сделке конец…
Второй раз она очнулась под вечер, чувствуя себя намного лучше. Ератника было не видать, но костер горел, а рядом лежали груда приготовленных для растопки веток и фляга с водой. Вой-полукровка по-прежнему спал, его щеки пылали нездоровым румянцем. Зорка поднялась на ноги, сделала два неуверенных шага и опустилась на колени перед Карасем.
Под остатками боевого облачения обнаружилось поджарое, узловатое тело в ссадинах и синяках. Главную опасность представляла рана на бедре. В кровь попал упыриный яд – выше колена нога побагровела и распухла чуть ли не вдвое. Палец травницы оставил вмятину на коже, а значит, внутри скопился гной.
На траву упала тень. Двигался ератник совершенно бесшумно.
– Где лошади, упырь?
– Упырь? Прояви-ка больше уважения к тому, от кого зависит жизнь твоего друга.
– Где лошади, Упырь Упырович, сын Упырий?
– Можешь звать меня Сигмар. – Ератник присел у костра, поворошил угли обломком ветки. – Увы, моя пала, пока тебя догонял. А твоя убежала. Когда я на вас наткнулся, вы оба валялись на земле.
«Плохо», – подумала Зорка.
Теперь они, словно выскочившие из избы погорельцы, остались ни с чем. Была сума с травами и зельями, немного монет в подвешенном на поясе кошеле и поклажа Жихана, снятая с павшего коня. Но ее придется оставить, не переть же мешки на горбу. Травница принялась обрабатывать рану.
– Сколько у тебя серебра, кроме гривны?
– Видишь ли…
Ератник замешкался. Зорка с удивлением обернулась и только сейчас заметила, что на шее Жихана-упыря больше ничего не блестело. «Ну конечно, – сообразила она. – Нежить и нечисть не могут носить серебро». Промыв
– А завернуть гривну в тряпочку и прихватить с собой ты не догадался?
– Понимаешь. – В голосе послышалось непривычное и для сотника, и для ератника смущение. – В посмертном бытии как-то забываешь о необходимости платить за еду…
– Так тебе напомнят… Раненый нескоро придет в себя. Надо собрать волокушу.
– Зачем? Он бесполезен. Оставим его здесь.
– Послушай меня. – Зорка пружинисто распрямилась и зашипела словно гадюка. – Если Карась неожиданно умрет или ты убьешь человека, который не собирался причинять нам вреда, клянусь всеми богами, я засуну амулет тебе в глотку. И Жихан в Ирии посмеется и скажет, что я поступила верно!
Несколько мгновений оба буравили друг друга взглядами. Ератник сдался первым.
– Хорошо, верю. Но если из-за твоей прихоти мы опоздаем, его тело помучается перед тем, как туда попадет!
И снова потянулись однообразные дневные переходы, один за другим. Только теперь не осталось ни шуточек Искрена, ни рассказов повидавшего свет Третьяка, ни утренних тренировок с Жиханом… Их отряд просуществовал всего дюжину дней, а она так сильно к нему привязалась. Зря.
Ератник и травница почти не говорили друг с другом. Оба вставали на рассвете, определяли направление по солнцу и шли до тех пор, пока могли различить тропу. Волокушу, сооруженную из веток, ремней и шерстяного плаща, тянули по очереди. Питались остатками найденного в поклаже хлеба и собранной в лесу черемшой. Отек на ноге раненого спал, как и тянущий силы жар. Карась изредка приходил в себя, звал кого-то на чужом языке, просил пить. Зорка с опаской ждала того часа, когда он встанет на ноги и потребует объяснений.
На четвертое утро из-за ближайшей рощи послышался детский плач. Зорка остановилась и сбросила лямки волокуши.
– Я обещал никого не убивать. – Ератник скорчил недовольную рожу. – Но между «никого не убивать» и «помогать всем страждущим» имеется определенная разница.
– Ребенок маленький, далеко от взрослых уйти не мог. Значит, где-то рядом находится село или деревня.
В куще деревьев обнаружился скрытый подлеском мальчишка лет семи. Светленький и чистенький, словно клубок ягнячьего пуха, в лапоточках с белыми онучами и льняной рубахе.
– Чего ревешь? – издалека спросила Зорка, чтобы не напугать мальца.
– Вот и не реву. – Тот потер рукавом заплаканные глаза. – Я лапчатку собираю.
– А на что она тебе? – Свойства лапчатки, или по-другому гусиной лапки, травница знала хорошо. Отвар из ее корневищ заставлял кровь быстрее мчаться по жилам.
– Мамке помочь. Слегла она. У нас многие болеют, дед Колыван сказал – лихоманка напала и все нутро им измучила. А дед не заболел, и я тож.
– Лихоманка, значит… – В Зорке проснулся интерес. Этим словом смерды чего только не называли, от обычной холодянки до смертельной воспицы. Она подошла ближе. – А лошадь у твоего батьки есть?