Мгновение — вечность
Шрифт:
Дралкин ждал его возле самолета с прогретыми моторами.
Вальяжность в лице летчика была непривычной — Григорий будто за ночь подобрел, прибавил в весе.
— Выспался? — спросил Кулев.
— На ужин будили — не встал, — улыбнулся летчик. — После ужина опять будили. Витька Горинов, Иван Бахтеев... Серега Муравлев, тот вообще оседлал меня, как мула: «Поехали!»
— Как мула, — хохотнул Кулев.
— Я и от него отбился.
Перечислив отраженные атаки, Григорий объяснил, что же он в конечном счете отстоял:
— На чистой постели, в трусах, в майке, часов-то
— Да записочка в головах, с нежными словами, — подбросил штурман, продолжая улыбаться. — Не знаю, какую Бахареву приглашал нынче антифашистский комитет в Москву, а только прошлый год, под Сталинградом, я одну Бахареву с вынужденной вытаскивал. Было дело. Припухла — будь здоров... Немец прет, а она постирушку затеяла, голову моет...
— Голову? Она! — сказал Дралкин. — На Елену Бахареву похоже...
— С гонором девица: предложил «ЗИС» — отказалась. Тут, я слышал, она космы кое-кому за своего инструктора драла...
— Не драла...
— Фигурально. В Москве на трибуну не выпустили, она, значит, здесь с праведной речью выступила... Давно не виделись?
— Три года. Кулев присвистнул.
— Письма писала?
— — Елена?
«Григорий Сергеевич, — написала Лена в оставленной ему записке, — как я хотела вас повидать, вспомнить нашу пролетевшую молодость и тех, кто ушел на фронт. Все старое помнится ярко. Я почему-то мало кого встретила за эти годы. Из настоящих встреч была одна. Я бы вам рассказала все. Сейчас вы бы поняли меня, не как тогда, на водной станции, когда мы показались друг другу чужими. Ваш уход из аэроклуба я сильно переживала, терялась в догадках. Командир отряда Добролюбов погиб, Володька Сургин получил Героя, воюет под Ржевом. Я очень вас ждала, ведь такие встречи случаются редко, вот и наша не состоялась. Ох и ох. Пишите, я вам сразу отвечу. Е. — Бахарева».
— Нет, не переписывались... Ей велено было отсюда отбыть с первой группой «ЯКов», она осталась.
— Любит на своем поставить.
— День прождала. А вчера за полчаса до нашего прихода полковник Челюскин приказал ее отсюда выгнать.
— На Ростов?
— Я понял — да, на Ростов.
— Свидание переносится в Ростов. В Ростове даже лучше, есть где развернуться... Один момент!
Из аэродромной сторожки Кулев еще раз позвонил в Р.
— Палки крутятся, — сказал он Дусе. — Вылетаю...
— Жду!
Сладко екнуло сердце Степана.
— Не задержусь, — заверил он себя и Дусю. — Постараюсь сразу вернуться.
— Жду!
«Вот где меня действительно встретят...»
— Знаешь, кто здесь? — спросила Дуся.
— Амет?!
— Амет улетел. — Дуся тихо рассмеялась. — Я же объясняла. Показался, как ясное солнышко, прозвенел бубенцами и скрылся.
— Тебя не навестил?
— Откуда ему знать обо мне, Степа? Я же сказала... Другой товарищ, твой знакомый... Вот догадайся!
— Гадать времени нет.
— Сдаешься?
— Сдаюсь...
— Майор Жерелин, — сказала Дуся. — Ты про него столько рассказывал.
— Откуда его черт принес? — Степан забыл о прогретых моторах.
Дуся ответила деловито:
— Жерелина привез летчик Кашуба.
— Кашуба?.. Какой... Кашуба?
— Не знаю. Летчик.
— Павел Кашуба?
— Ты как маленький, Степа. Застрял на своем хуторе неизвестно зачем и задаешь смешные вопросы. Почем я знаю — Павел или Петр? Не встречались.
Вот так сюрприз — Павел Кашуба!
Как обухом по голове.
— Такая фамилия...
— Какая? Я, например, первый раз слышу... Минутку!.. Никто не знает... Жерелин и Кашуба прилетели вместе, играли в городки, потом зашли к нашему командиру. Командир и сказал: это, говорит, майор Жерелин, связист, их тоже перебрасывают, знает вашего Степана...
— Больше ничего?
— Ничего. Пошли в летную столовую. Степа, товарищи подсказывают: командир экипажа «ЛИ-два», Герой Советского Союза Кашуба. Возможно, что и Павел...
— Возможно, что Павел, или точно, что Павел? — Он спросил так, что Дуся примолкла. Что-то уловив, осеклась. Чутье заменяет женщине знание профессиональных тонкостей дела, которым занят близкий человек, друг. Чутье и гибкость.
— Степа, — без тени только что звучавшего раздражения и недовольства, скорее горделиво пропела Дуся. — Товарищи поздравляют тебя с завершением перелета (он видел, как она поглядывает вокруг себя). Все говорят, что ты вышел на хутор как бог.
— Даю поправку: как бог, водит один флаг-штурман.
— Но поскольку флаг-штурман давным-давно отбыл...
— ...Кулев провел «сибирячку», как апостол. Как сын апостола Петра.
— Здесь говорят: как бог.
— Все понятно, кроме сказанного... Обнимаю! Штурман вернулся к самолету.
— Ты у меня, Дралкин, как за каменной стеной, — снова мягко коснулся он выгоды сложившихся между ними отношений, при которых он, Кулев, временный член экипажа, держится сообразно своей штатной должности штурмана эскадрильи. Выгоды, другими словами, вклада, внесенного штурманом в их удачно завершенную, — как бы о ней ни судачили, — работу. Действительно, ночевку, питание, техобеспечение экипажа на северо-западе Степан полностью взял на себя: «Голова командира должна быть свободна от хозяйственных мелочей!»; не говоря уже о том, что все штабные дела — от получения кодовых таблиц до представления обзорных докладов — штурман осуществлял единолично («Дралкина в штабе никто в глаза не видел!» — рассказывалКулев).
Григорий в ответ помалкивал, понимая, что завтра Кулев от него уйдет, пересядет в кабину комэска, будет все решать на уровне комэска.
Но не только это в молчании летчика, однажды прервавшемся...
Не только это.
— В Р. будем садиться? — спросил Дралкин. Вот!
Посадка, порядок действий — прерогатива летчика, командира экипажа, тут ему ничьи советы не нужны.
— Садиться в Р. — время терять.
— Кое-что обсудить нелишне...
— Что? С кем?
Образ, ритм, музыка перелета на Дон жили в штурмане, выход на точку хутора как бы предопределял успех ростовского отрезка, мысли Кулева, легкие и быстрые, занимала не раскладка маршрута, не расчеты пути, а то, что он жив, молод, у него Дуся и он нужен начальству.