Мгновение - вечность
Шрифт:
Отрывистая немецкая речь неслась из эбонитовой коробки трофейного динамика, висевшего на жердочке возле аэродромного КП Хрюкина; Тимофей Тимофеевич, вскидывая к глазам и опуская трофейный цейсовский бинокль на сыромятном пояске, переброшенном через шею, сквозь треск динамика расслышал хрипловато-картавое "р-рэнд-ле...". "Брэндле", - понял он. Недобрый знак! "Брэндле", - повернулся он к переводчику, скорее подсказывая ему, чем спрашивая. Фамилию Тимофей Тимофеевич уловил, выхватил, за быстрым обменом не поспевал. "О чем лаются? Переводи!" - потребовал он. Пухлощекий переводчик, прикрыв глаза, как медиум, вслушивался в эфир и молчал.
На пути от Волги до миусской траншейно-бетонной преграды, в которую уперлись войска Южного фронта, летчики генерала Хрюкина испытали все, что суждено пережить бойцам, когда они от многомесячной изнурительной обороны переходят к долгожданному наступлению. Взрыв энтузиазма, вызванный прорывом на запад, был огромен, в командирской среде, особенно в кругу штабных офицеров, не было занятия слаще, чем составление прогнозов
Гвоздевые события военной весны у соседа, его армию щиплют, понемногу "раскулачивают", ослабляют численно, к чему летный состав, кстати сказать, небезразличен: все замечает, все мотает на ус. И теперь, в апреле, после трех месяцев наступления по бездорожью и распутице, летчики только-только начинают свыкаться с мыслью, что путь на запад будет долог и очень, очень тяжел.
Предвидя неизбежные невзгоды наступления, Хрюкин зорко следил за тем, как вводят в строй молодежь, "пробивал" сталинградским полкам "гвардию", исподволь обновлял командный состав. Выдвигал опять-таки тех, кто проявил себя в волжском сражении. Перемены коснулись и штабного звена. Здесь встречались и несталинградцы. Так, переводчиком опергруппы был сейчас стажер-москвич, днями прибывший и уже успевший потолкаться среди пленных немцев. ("Поднабрался песенок - ладно. Есть ничего, можно послушать. Но где он выискал летчика-сержанта? Звание "сержант" в немецких ВВС отсутствует. Есть фельдфебель, обер-фельдфебель, гауп-фельдфебель... Путает стажер!") А на рацию наведения Тимофей Тимофеевич взял забракованного медкомиссией летчика-истребителя, капитана. Взял, как говорится, по одежке: приглянулся Хрюкину его шлемофон. Собственно, не сам шлемофон, потертый, с вмятиной на левом ухе (след осколка), а приверженность, с какой относился капитан к этой памяти боевой кабины. Шлемофон заменял ему в повседневной носке пилотку или фуражку. Был для израненного летчика, должно быть, тем же, чем тельняшка для моряка.
К новым лицам в окружении Хрюкин был чувствителен, однако роскоши длительной притирки позволить себе не мог. Короче, им обоим, переводчику и капитану, не мешало знать, что генерал в немецком сведущ. Не в разговорном, хотя на годичных курсах Академии Генштаба произношение ему ставила Гильда Иоганнесовна Шмидт, пикантная особа, с первых же слов ("Незнание иностранных языков есть признак необразованности") возбудившая у геноссе Хрюкина всесокрушающее рвение к предмету. Все хотели знать иностранный, именно немецкий, - и летчики-десятиклассники, и кадровые летчики, и командиры такого ранга, как он, умилялись плутням Рейнеке-лиса, входили в положение ранимого Вертера. А он, носивший "на гражданке" кепку-тельмановку с коротким козырьком, хотел знать иностранный, именно немецкий, сильней других. "Основное практика", - считала Гильда Иоганнесовна, устраивая со слушателями прогулки по Москве, коллективные посещения театров. Однажды побывали даже в цирке, на выступлении сестер Кох. Но все же не разговорный язык козырь генерала, а жаргон. Немцы в воздухе не болтливы, к вниманию ("Achtung!") призывать не любят, обмен ведут короткий, деловой: "Schies den Rechten ab!" - "Пришей правого!" "Knall den Linken ab!" - "Сними левого!" Ведущий не командует: "Feuer!" - "Огонь!" Он бросает своего напарника вперед, восклицая: "Hoi inn ranter!" - "Врежь!" И жаргонная лексика, и возгласы, исторгавшиеся из глубин души, пополняли его словарный запас, как, например, заклятье: "Ich komme schon weg!" - "Уйду!", прогремевшее на все Заволжье, когда командир "юнкерса", протараненного и потерявшего концевую часть крыла над Эльтоном, потянул домой. Все виды оружия, включая личное, сопровождали дымивший немецкий бомбардировщик, пока он, теряя высоту, вот-вот готовый грохнуться, шкандыбал от Эльтона до Волги. Посты ВНОС упреждали зенитчиков о его появлении, два "ЯКа" из Ленинска стремительно взмыли
Такую языковую практику дал Тимофею Тимофеевичу Сталинград. Неповторимую практику. Каждый день по нескольку часов кряду. Памятную до гробовой доски. Внес в нее свою лепту и Брэндле.
Но сейчас-то Тимофей Тимофеевич как раз хотел бы ошибиться.
– Брэндле, - раскрыл глаза обратившийся в слух переводчик.
– Брэндле, подтвердил он фамилию немецкого летчика, ничего не видя перед собой. "Курт с нами!
– расшифровывал он обмен, шедший в эфире на подступах к Ростову.
– Курт здесь, понял?
– переводил стажер.
– Курт с нами!.. И Киршнеер! Последнюю группу принял Иоахим Киршнеер!.. Вчера из отпуска, здоров как бык!"
– Я же слышу, Брэндле, - сказал Хрюкин, не радуясь собственному открытию.
– Где командир?
– спросил он, зная, что командир и лучшие летчики гвардейского полка отбыли в тыл за самолетами. Потому и оговорился, что спросить не с кого. Немцы на подходе, а с боепитанием провал.
– Где полковой канонир, инженер по вооружению?
– взялся генерал за прямого виновника задержки.
– Если "ЯКи" не взлетят, пусть не является... Где инженер?
– Укатил на тракторах.
– Каких тракторах? Куда?
– Погнал вытягивать увязшие грузовики с боеприпасами.
Весь гравий и шлак, какой нашелся в городе, вбухали во взлетную полосу, создавая летчикам-гвардейцам условия для боевой работы. Но подъездных путей к аэродрому нет, трясина.
– Где раньше был? Полковой юбилей праздновал?.. Отправить посыльного, вернуть на место!.. Если "ЯКи" запоздают, пойдет под суд!.. Весь мой резерв, весь - в воздух!..
Вслушиваясь в эфир сквозь атмосферные разряды, Хрюкин оглядывал небо. На востоке, откуда он ждал своих, горизонт был холоден и чист, по западной окраине свода шли облака... чем немцы, конечно, воспользуются... Капитан, кодируя распоряжения прямо в микрофон, зажатый в кулаке до побеления костяшек, поднимал по тревоге армейские полки ростовского узла базирования. Взлетят истребители? Покрытие аэродромов в окрестностях Ростова таково, что за один день армия получает по три "капота", три тяжелые аварии.
– Капитан, где "Река"? Капитан - рохля безголосая.
Голова после ранения зябнет, вот он и спасается шлемофоном...
Авиационные штабные офицеры, инженеры, связисты - отличные операторы, одного им не дано: читать небо, воздушную обстановку и подсказывать с земли так, как может это сделать летчик, сам бывавший в шкуре ведущего. Есть нюансы, доступные только опыту. Но голос наводчика должен звучать в эфире подобно флейте, чтобы по первому звуку, какой раздастся на командной волне, все ведущие знали: "Он!" - и повиновались ему беспрекословно!
– Запросите у "Реки" условия, - наставлял капитана Хрюкин, теряя терпение.
– Потребуйте время прихода!
С таким наводчиком резерва не вытянуть, но гвардия-то, гвардия!..
Хрюкин вскинул бинокль в ту сторону, где готовились на перехват дежурные звенья. Основные силы полка асов на перегонке; едва наметился в обстановке спад, повеяло передышкой, он сам спровадил свою гвардию в тыл, за самолетами, - гвардия отдых заслужила.
Дежурят молодые ребята, зелень. Немцы при первом налете застали их врасплох. Нет, не проспали, не засиделись истребители на старте, поднялись вовремя... внешне все как будто в порядке, а должной собранности, внутренней готовности к бою не проявили. Пассивность действий, отсутствие смелых, разрушительных атак. Уступили "лаптежникам" дорогу, пропустили на Батайск...
Причина непредвиденная, хотя и простая: противник, укрывшись за миусским рубежом, в последние недели в небе как-то затих, практически, можно сказать, бездействовал. Впервые за два года войны смогли наши летчики вкусить радость свободных, ничем не стесненных действий, которых естественно было ждать сразу после Сталинграда. Тридцать - сорок минут полета, сопряженного с возможным риском, действительной опасности почти не представляли: драться в воздухе было не с кем. Можно было подумать, что эскадра "Удет", квартировавшая по донецким поселкам, испустила дух. На что рубака Амет-хан Султан, а за месяц не провел ни одного боя. "Прикрыть... район учений!" - вот такие задачи получал Амет-хан: пехота отрабатывала в армейском тылу прорыв укрепполосы, на всякий случай ей создавали крышу... Вылеты шли в зачет боевых, вознаграждались стопкой, освещались прессой. И день, и два, и десять - такая жизнь... Ореол Сталинграда сиял над ними, не требуя новых усилий и риска. Что же, Амет-хан навострил лыжи на армейский дом отдыха, взялся шить футбольный мяч. Лоскутья кожи монтировал внутренним швом, а как пускать дратву, забыл... Швец-любитель, что с него взять. Набивал в Алуште каблучки отдыхающим дамочкам, а Тимофей Хрюкин-старший, отец, сапожным делом кормился, брал на зиму подряды; и дратву ему сучил и вел по шву противоходом подмастерье-сын... "Из шорников многие в люди вышли, - сказал Хрюкин, вращая надетую на кулак покрышку и оценивая работу со всех сторон.
– Маршал Жуков, например..." Слово за слово... он отметил: переменился Амет-хан. Помягчел. Расслабился. Сам же в том прямодушно, с улыбкой разминая покрышку, признался: "А хорошо бы, товарищ генерал, вообще их больше не встречать!" Летчика понять нетрудно: желание покоя, тишины теплится в душе солдата. Вот только возгорелось оно некстати.