Мидвичские кукушки
Шрифт:
— Я бы тоже так сказал, — согласился Зеллаби. — Я сам до сих пор удивляюсь. Может, это что-то вроде «Большой Лжи» Гитлера, только наоборот — слишком много правды, чтобы в нее поверить? Должен сказать, и в Оппли, и в Стоуче о некоторых из нас говорят весьма нелестные вещи. Мне приходилось слышать, будто в День всех святых мы тут предавались оргиям. Однако — и это весьма похвально — наши люди на провокации не поддаются.
— Неужели всего в миле отсюда никто не имеет понятия, что произошло на самом деле? — недоверчиво
— Я бы так не сказал. Скорее, люди просто не хотят в это поверить. Они достаточно наслышаны, но предпочитают думать, что все это сказка, которую сочинили, чтобы скрыть что-то вполне нормальное, но позорное. Но насмешки соседей нам даже на руку. Это означает, что газеты вряд ли добьются от них чего-либо интересного, если только не получат информацию от кого-то непосредственно в Мидвиче.
Еще около получаса Зеллаби рассказывал разные истории, иллюстрирующие солидарность жителей Мидвича, пока Алан не спросил задумчиво:
— Вы говорите, что несколько женщин, которые могли бы оказаться в таком же положении, все-таки его избежали, верно?
— Около полудюжины, — подтвердил Зеллаби.
— Вы не интересовались, где они были во время Потерянного дня?
— Нет. Хотя, кажется, Уиллерс интересовался. Давайте-ка вспомним, кто это был?
Он немного подумал и затем назвал несколько имен, включая Джанет.
— Вряд ли стоит считать миссис Гейфорд, — заметил Алан, — она пробыла в зоне всего полчаса. Но Бетти Шаттлер — это имя я помню. Она не из тех, кто был в автобусе на дороге из Оппли? В этом автобусе ехали четыре женщины. Вы не помните, как звали других?
Зеллаби помнил — имена были те, которые он только что назвал.
— Странно, — добавил он. — Как же я упустил?..
— Получается, что этого не случилось ни с кем, кто был в тот день у нас на виду. И значит, можно считать установленным, что беременность вызывается не усыпляющим излучением, чем бы оно ни было. Хотя в результате мы все равно не продвинулись ни на шаг…
— Ох, не знаю, — сказал Зеллаби. — По крайней мере, теперь мы можем не заблуждаться насчет способностей науки, этого «ужасного ребенка» нашего времени…
12. Браво, Мидвич!
«Очень сожалею, — писал мне Бернард в начале мая, — что обстоятельства не позволяют мне лично принести вам заслуженные поздравления в связи с успехом операции. На сегодняшний день ситуация полностью вами контролируется, что, честно говоря, удивительно; большинство у нас считало, что какие-то официальные действия придется предпринять уже на первом этапе. Теперь, когда до дня „Д“ остается около семи недель, мы надеемся, что вообще сможем обойтись без этого. А что думают по этому поводу у вас? Как ты считаешь сам — Мидвич сумеет продержаться?»
Ответить на эти вопросы было далеко не просто. Если бы не общая напряженность, шансы на успех были бы достаточно велики; c другой
Иногда Мидвич вдруг охватывала паника; она возникала словно бы ниоткуда и распространялась, как инфекция. Но нам всегда удавалось с нею справиться. Самых нервных успокаивал доктор Уиллерс, быстро организуя рентген и показывая, что все идет нормально.
В середине мая, однако, в жизни поселка произошли перемены. До сих пор ритм ее был созвучен общему весеннему настроению, но теперь в поведении людей появилось какое-то нездоровое ожидание. Лица посерьезнели, на них читалась напряженность. Зеллаби как-то сказал об этом Уиллерсу, и доктор согласно кивнул.
— Ничего удивительного, — сказал он. — Мы приближаемся к финишу, каков бы он ни был. Ближайшие недели вызывают у меня опасений даже больше, чем их было в самом начале. Сейчас мы должны напрячь все силы.
— Болтовня старух нам отнюдь не помогает, — сказал Зеллаби. — Антее уже не удается, как прежде, держать их на расстоянии. Нельзя ли как-нибудь заставить их замолчать?
— Это еще никогда и никому не удавалось, — покачал головой доктор. — Мы и так уже сделали все возможное — и почти все благодаря помощи миссис Зеллаби.
Несколько мгновений Зеллаби колебался, затем решился.
— Я обеспокоен ее состоянием, Уиллерс. Не могли бы вы с ней поговорить? — спросил он.
— Поговорить?
— Она встревожена сильнее, чем нам кажется. Это обнаружилось пару ночей назад. Вроде бы ничего особенного. Я вдруг заметил, что она смотрит на меня так, словно ненавидит, — но вы же знаете, что это не так… Потом, хотя я и молчал, она вдруг воскликнула: «Мужчинам гораздо проще! Вам ведь не суждено через это пройти! Откуда вам знать, каково это — лежать без сна и сознавать, что тебя просто использовали, словно ты вообще не человек, а какой-то механизм, вроде инкубатора…»
Зеллаби помолчал, покачав головой.
— Чертовски мало тут можно сделать. Я не пытался остановить ее. Думал, ей лучше выговориться, думал, ей это поможет. Но лучше бы вы поговорили с ней, успокоили ее. Она знает, что все анализы и рентген показывают нормальное развитие плода, но она вбила себе в голову, что даже в случае отклонений вы будете утверждать, что все идет нормально. Такова ваша профессия. И наверное, она права.
— Но ведь все, слава Богу, идет хорошо, — сказал доктор. — Не знаю, что бы я сделал, если бы было наоборот. Уверяю вас, пациенты не могут испытывать большего облегчения, чем я сам. Так что не беспокойтесь. Конечно, я с ней поговорю. Она не первая, к кому приходят подобные мысли, и наверняка не последняя. Но, знаете, когда мы разберемся с этим, боюсь, у нас появятся новые поводы для беспокойства… Нас ждут очень, очень трудные времена…