Миф о другой Эвридике
Шрифт:
– «Альтекс – товары для дома». Зато кузов без окон. Чинно-благородно.
– В исправности?
– Разумеется. Бензина – полный бак. Документы в порядке. Напарника поопытней выбери из своих людей. Кстати, сколько их здесь?
– Пятеро. Дрыхнут наверху, что им ещё делать.
Булыжник неохотно поднялся с кресла, разминая шею, покрутил полированной головой, с шумом, надув щёки, выдохнул.
– Только ты, Дюб. Дело стоит того. Нельзя оставлять их здесь, сам понимаешь.
– Сдайте их из рук в руки, седому Арону, – отрывисто сказал Сиртак, – В «обители» не задерживайтесь.
– Всё ясно. Сделаем в лучшем виде, – Булыжник тяжёлым шагом направился к выходу.
– Выезжайте через задние ворота, – бросил вслед ему Смайл, – Потише, поаккуратней.
– Не первый раз.
После ухода Булыжника Смайл достал из встроенного в стену бара шаровидную бутыль, поставил на тонконогий столик два бокала плеснул в них коньячного янтаря.
– Прошу вас.
– С утра? Зря, – поморщился Сиртак.
– По чуть-чуть. За успех.
– Удачное приобретение, господин Смайл.
– Когда вы планируете переправку?
– Через неделю, морем.
– Надеюсь, всё пройдёт гладко.
Сиртак сделал крошечный глоток из бокала.
– «Обитель» – контора серьёзная. За качественный товар платит щедро. Вам ли не знать.
– Да-да, разумеется, – торопливо закивал Смайл.
Сиртак поднял бокал к оконному свету, задумчиво любуясь золотистыми искрами в нём.
– По родственникам этих сестёр прозондировано? По близким и дальним.
– Нет у них родственников. Одна мать… была.
– Друзья, о которых они упоминали?
– Друзья – есть друзья. Сегодня он друг. А завтра – никто.
– Не скажите. Ментуру, надеюсь не подключат. Мне суета ни к чему, у меня солидные дела здесь.
– Ни в коем разе! А если и вдруг… С ментурой уладим, всё давно схвачено. Вас это никак не коснётся.
– Это ваши проблемы.
– Никаких проблем, господин Сиртак.
– Да? А ну как, приедут их друзья на «жигулях»? – остро усмехнулся гость, – Разбираться, шум поднимать.
– Шутить изволите? – развеселился Смайл, – Кто от кого узнает?
– А ну как?
– Приедут – уедут. В задумчивости. У нас Дюбовских молодцов остаётся четверо. Два охранника и я – семеро. И даже Анастасия Аристарховна – восьмая. Уговорим товарищей не шуметь.
*
Железная злая скорлупка несётся по шоссе, покачиваясь, поскрипывая рессорами… это так должно быть: рессоры, шоссе, автомобиль – по логике происшедшего; а уже, быть может, и не так, и нереально всё происшедшее, потому что движенье укачивает, притупляет, и потому что ничего не разглядеть вокруг из скорлупки; и где она, эта скорлупка, несётся коварным своим напором, может быть, не по земле уже даже, а в каком-то муторном небе летит, или уже въехала в никакое, в недоброе, в нескончимое небытие, в мираж, из которого нет возврата.
Ничего не видно из качающегося железного плена. Задняя дверь плотно заперта, боковых окон нет, единственный источник света – переднее окошко в водительскую кабину закрыто матовой стеклянной задвижкой почти полностью – лишь узенькая
Скамеек в фургоне не было. Девочки сидели на каком-то длинном досчатом лакированном ящике – жёстком и скользком; при торможении машины, они сползали с него. Прислониться можно было только к такой же жёсткой доске вдоль боковой железной стенки; из-за доски торчали гнутые скобки, очевидно, для продеванья ремней, которыми крепился груз.
«Альтекс – товары для дома». Теперь – они здесь… Теперь они – живой «товар для дома». Для какого, чьего дома? Где он, тот гнусный дом; что с ними будет там?..
Эта мысль-чувство одинаково рухнула на сознанье Эли и Юли. Эта мысль была проста, простотой своей – ужасна.
Когда их заталкивали в машину, Булыжник-Дюб предупредил: – В дороге – никаких разговоров и шорохов, неважно, едем мы или стоим. Не вздумайте орать, звать на помощь. Один лишний звук – бросаю к вам вот это, – он показал маленькую, блестящую капсулу, – и плотно закрываю окно. Газ там почти без запаха. Но через пару секунд – вы валяетесь на полу в полном отрубе, и прийти в себя вам очень будет нелегко, и последствия для вас будут очень болезненные. Играть с вами никто не собирается, потому – сидеть тише покойников. Приедем на место – наговоритесь.
– Ехать долго? – сквозь зубы спросила Юля.
– Сколько надо.
Они сидели, прижавшись друг к другу, и каждая чувствовала тревожные пульсы крови – своей и сестриной. В кузове было душно, утреннее солнце начинало постепенно нагревать крашенную металлическую обшивку.
– Юль, – тихонько прошептала Эля почти на ухо сестре, – как думаешь, нас будут искать?
– Конечно, будут, – так же беззвучно ответила Юля, – Мама поднимет всех: Рамина, Симона, а те – своих друзей.
– Пока узнают, куда увезли нас…
– Рамин узнает. Он заставит этого Смайла всё сказать. Вот только…
– Что?
– Если нас сразу… отправят…
– Если нас отправят – это всё… – Элины глаза замерли и поблекли от представленного кошмара, – Тогда нам надо побыстрей умереть.
– Даже если не сразу отправят… Как им освободить нас? В милицию обращаться нельзя. А там, наверное, целое бандитское кубло. Перевозят таких, как мы, за границу и продают.
– Кому?
– Сама знаешь, кому. И зачем, – Юля проговорила слишком громко, с опаской взглянула на окошко в водительскую кабину. Через щель шириной в мизинец почти ничего невозможно было увидеть: ни дороги за лобовым стеклом, ни Булыжника, ни его напарника, сидящего за рулём, ржавоволосого, бровастого, насупленного верзилу, которого Булыжник называл почему-то Сфинксом, хотя ничего сфинксовского в этой образине не было; разве что, молчаливость.
– Что же нам делать? – смятый Элин шёпот.
– Нам нельзя туда доезжать.
– Нельзя…
– Нам надо сбежать по дороге.
– Давай скажем, что нам плохо.
– Им плевать, что нам плохо.
– Давай скажем, что хотим в туалет.
– Да, что не можем терпеть.
– Они пойдут с нами.
– Пойдут. Но в машину мы не вернёмся.
– А если начнут стрелять?
– Не станут они стрелять, – медленно, сгустив шепот, сказала Юля, – Я так думаю.
– Н-наверное.