Мифологемы
Шрифт:
Почему человек не должен ощущать себя в безопасности в присутствии великого таинства? Кто сказал, что предпочтительнее служить своему хрупкому Эго, чем богам? Разве по своему определению вера не основывается именно на неопределенности, а не на определенности? Разве не неопределенность и не смиренное признание автономии богов как раз и характеризуют истинно религиозную установку?
Конечно, фраза «бог умер» вносит путаницу, ибо она подпитывает наше искушение мобилизовать метафизические структуры. Считается, что слово должно обозначать объект; понятие должно отражать его содержание; образ должен содержать создавшую его энергию. Эта существующая в нас природная тенденция приводит к глубокому непониманию. Во многом даже аналитическая психология не находит понимания из-за представления о том, что такие метафоры, как Анима, Тень и Самость, могут быть конкретными.
Юнгианцы часто
Когда человек испытывает религиозное переживание, он становится одержимым энергией неизвестного происхождения. Ее источником могут быть боги или какой-то интрапсихический комплекс. Кто из нас не был одержим, по крайней мере на время, сильным убеждением, пребывая в состоянии утраты ощущения безопасности, которое переходит в паранояйльную идею, навязчиво-одержимый защитный ритуал или даже в долговременное психическое расстройство, например в фанатизм? Так как все эти состояния являются интрапсихическими, они по определению для нас реальны, и мы стараемся не тратить усилия на их выявление, чтобы объективно их оценить. Какое же количество культов, социальных движений было порождено моментальной одержимостью харизматической личностью или родовыми социальными представлениями} Юнг проводит важное различие:
Совсем не все равно, если человек называет нечто «манией» или «богом». Служить мании предосудительно и недостойно, а служение богу полно смысла и надежды, ибо это акт подчинения высшей, невидимой и духовной сущности. Персонификация позволяет нам видеть относительную реальность автономной системы, и не только допускает возможность ассимиляции, но и лишает энергии демонические силы в жизни. Если не признавать бога, развивается эгомания, а из этой мании развивается болезнь. [156]
156
Commentary on The Secret of the Golden Flower', Alchemical Studies, CW 13, par. 55.
Современному мышлению признание бога в самый пик «одержимости», которую мы могли бы назвать энтузиазмом (слово, производное от en-theos [157] – бог внутри), навязчивостью, зависимостью, состоянием тревоги, в лучшем случае кажется несовременным, а в худшем – предрассудком. Но Юнг мыслит глубже. Наши предки пришли к осознанию того, что нечто получает над ними власть, что некая энергия становится побуждающей и независимой от них. Вспомнить о том, что таково может быть воздействие бога, которого мы чем-то обидели, – значит направить Эго в сторону смиренного и вместе с тем осознанно-ответственного отношения к этой энергии. Говорить о боге, который имеет надо мной власть, – значит уже сотрудничать с этим богом, с этой энергией и начать осознавать те шаги, которые нужно сделать, чтобы восстановить к нему правильное отношение. Сегодня мы можем употреблять более нейтральный язык: например, власть гнева вместо власти Ареса, но в любом случае нам нужно отдавать себе отчет в том, что воздействующая на волю энергия находится у нас внутри.
157
Entheos (др.-греч.) – (бого)вдохновенный, воодушевленный. Enthousias-mos, enthousiasis – (божественное) вдохновение, воодушевление, восторг, исступление (ср. рус. энтузиазм) – является производным от entheos. – Примеч. ред.
В городе, где я живу, недавно одна женщина утопила своих пятерых детей. Она так поступила под воздействием иллюзий своей личной вины и неполноценности, которые преимущественно были порождены ее друзьями-фундаменталистами. Она верила в то, что может освободить от себя своих детей и отправить их в лучший мир.
Мы спросим: как бы смогла Медея [158] до сих пор жить среди нас? Но кого из родителей миновала хотя бы мимолетная одержимость мыслью об убийстве своих детей, даже с учетом того, что он одновременно с тем обожает их. В реальном мире психики амбивалентные мысли живут бок о бок друг с другом, хотя сознание может отдать предпочтение той или другой из них. Но что тогда происходит с другой мыслью, отвергнутой сознанием? Волей-неволей она найдет способ своего выражения каким-то иным, быть может, совершенно ужасным способом.
158
Медея была дочерью колхидского царя Ээта и океаниды Идии, внучкой бога Гелиоса, племянницей Цирцеи, волшебницей, а также жрицей (или даже дочерью) Гекаты. Медея собственноручно убила своих сыновей от Ясона (Мермера и Ферета) и скрылась на посланной ее дедом Гелиосом (или Гекатой) крылатой колеснице, запряженной драконами. – Примеч. пер.
Давайте признаем, что вместе с Героем внутри нас живет и Арес, и что для каждой верной Антигоны [159] обязательно найдется смертоносная Медея. Те из нас, кто знают об их присутствии, могут лишь смиренно склониться в мольбе перед богами, которые нами правят. Если мышление современной психологии выходит за рамки категорий невроза или проходит мимо них (и в чем тогда заключается фантазия о «нервах»?) и вместо этого метафорически представляет раненого или отвергнутого бога, то тем самым мы восстанавливаем таинство и глубинную размерность человеческого переживания.
159
Антигона – персонаж древнегреческой мифологии, старшая дочь фиванского царя Эдипа и Иокасты, оказавшейся неведомо для него его родной матерью. Антигона была сестрой Этеокла, Полиника и Исмены. Она сопровождала отца в его добровольном изгнании в Колон, город Аттики, а после его смерти вернулась в Фивы. Антигона представляет собой идеал любви к родителям и благородного самоотвержения при исполнении своего долга по отношению к брату. Это cамоотвержение и привело ее к трагической смерти. – Примеч. пер.
Мы все время околдованы нашим языком. Вместо того чтобы сказать: мы – это рак, и он является частью нашей жизни, мы говорим: для нас рак – чуждый элемент, присутствующий в нашей жизни. Мы говорим, что у нас есть комплекс, вместо того чтобы сказать, что комплекс – это часть нашей интрапсихической реальности. Естественно, дистанцируясь от всего этого, Эго пытается от него защититься, но тем самым по существу мы все больше оказываемся в состоянии диссоциации. Современные люди вряд ли смогут постичь ценность идентификации с богом как часть внутренней работы, но вопрос остается: в какой мере мы связанны с невидимым миром, а в какой мере он действует автономно, и в каком случае он нам помогает, а в каком мы становимся его жертвой?
Джинетт Пари [160] , специалист в области архетипов, сформулировала эту дилемму следующим образом:
То, что древние греки называли раной, нанесенной божеству, оборачивалось для смертных божественной яростью и трагическим проклятием. Как при неврозе или психозе, страдания такого типа никуда не ведут и ничего не дают. Древние греки с несчастной судьбой спросили бы, какое божество они задели или обидели. Постановка таких вопросов была частью того, что мы назвали бы терапией. [161]
160
Джинетт Пари – профессор мифологии в Университете Пасифик в Карпинтерии, штат Калифорния. – Примеч. пер.
161
Pagan Meditations, p. 101.