Мифы Чернобыля

Переслегин Сергей Борисович

Тут молодежь согласна с нами. Рассуждать — не делать!

Асмолова окрестили старикашкой Бромбергом. Это почетно.

В. Асмолов:"И дальше родилось совершенно новое поколение ребят, которые в своей отдельной части знания очень сильны, а вот люди, которые занимались бы Проектами как целым, которые обеспечивали понимание и знали бы об атомной станции от А до Я, — таких нет. Профессионалы есть. Сегодняшних 50-летних нет. Они вышиблены или вывезены. Они — только специалисты, но они не руководители. Еще немножко так поработаем — и 40-летних не будет. Сегодня Виктору Алексеевичу тому же — 77, Лунину, Пономареву — им под 80 всем, им было 40, когда я пришел на работу. Будем так говорить, они

не ушли вовремя. Не ушли вовремя из управляющей системы. Они не отдали возможность некоторым, таким как я, которые возьмут систему управления и принятия решений… но есть много людей, которые не хотят туда. Их надо бросать в пекло, чтобы они понимали, что за решения они ответственны. Этот процесс был прекращен…"

Реплика:

— Противоречиво!

…Нам, с Перевала, тоже в высказываниях "Бромберга" нравится не все. Одно только верно: в горниле выплавляется сталь, а у нас все строится и строится демократическое общество безопасности и потребления. Своя радиоактивная рубашка прилипает к телу, и шестидесятилетний генерал,неведомо как попавший на экран из записи для прошлых семинаров, открыто спрашивает с горечью:

— Что вы, хотите, господа, от армии: в нее попадают самые бездарные или самые ленивые, те, кто не сумел поступить в вуз и поленился откупиться.

Реплика (психолог, 44 года):

— Давно уже после Чернобыля говорят у нас правду и даже больше чем правду… раскрашенную правду, то в черный, то в белый, то в зеленый цвет. Утрачена онтология. Отсюда и кончаются настоящие руководители. Им нужно из откуда-то черпать свою волю… Молодежь пока просто живет и не беспокоится.

В. Асмоловвновь рассказывает нам с экрана, заслонивши случайного генерала:

— В Курчатовском институте 700 человек прошли через Чернобыль. Через 10 лет туда бы не послали никого. Стояла очередь волонтеров в этот технолес… Когда я впервые приземлился на чернобыльской площадке, вначале я сидел в кабинете Александрова, а потом я полетел туда. У меня, человека, который всю жизнь занимался этим вопросом, было ощущение, как в рассказе Рэя Бредбери. Я видел воздух с нуклидами. Я вылез из вертолета и понимал, что здесь происходит, потому что я профессионал, я знал уровни… Прошло 2–3 дня. Все это исчезло, было ДЕЛО с 8 утра до 11 вечера, и не где-нибудь, а внутри 4-го блока, вечером — оперативка, когда мы все, сталкеры, собирались вместе и обсуждали, то, что мы узнали, мозговой штурм, передача, выработка, работа на завтра, потом командирские сто перед сном, чтобы вывести лишнее из организма. А уровни дичайшие. Чересполосица, где-то 1000 рентген-час. Мы выбирали помещение для курящих, где меньше рентгена в час, что для западников казалось совершеннейшим бредом… Мы свои дозиметры, извиняюсь, оставляли, брали с собой другие, чтобы самому понимать, сколько ты, так сказать, ухватил, так как там был предел 25 рентген, и уезжали на объект. Каждый понимал, что заменить-то тебя некем, и поэтому по тем дозиметрам, которые мы сдавали на контроль, почти никто за 25 рентген не перелез, а то, сколько получал каждый из нас, профессионал, мы вешали сюда, на пояс, мы хотели знать, что мы имеем, но для себя. С тех пор прошло 20 лет.

— А разве не было страшно? — спрашивает журналист, и мы бы спросили.

— Я говорю вам, что в тот момент, когда я вылез из вертолета, я все понимал, потому что мы прошли через аварии на наших сборках, знали приблизительные уровни, которые ведут к тяжелым необратимым последствиям, мы понимали, что близко к этим уровням — нельзя. Вот прошло 20 лет, перед вами сидит человек, который может умереть от чего угодно, но никакого отношения к тем бэрам это не будет иметь. Это отдельный разговор — теория малых доз и так далее… Летчики, вертолетчики… Я не буду говорить, эффективно это было или неэффективно, летать над блоком и пытаться заглушить все это или нет — сама природа заглушила. Все наши действия по предотвращению диктовались тем, что мы ничего не знали тогда, эти были наши экспресс-эксперименты,

которые мы начали сразу. Все эти вопросы: как взаимодействуют расплавленное топливо с бетоном, — это все надо было исследовать гораздо раньше, Теперь я говорю о программе, которую я вел 15 лет, — это результаты моего пребывания в Чернобыле, причем я понял вообще, что это такое.

Сценарная развилка случилась, когда мы хотели уже расходиться, вдоволь напоив свое почтение Бывшим и отобрав ингредиенты для будущей окрошки. Вспоминается песенка из детского мультика — "на свалке были брошены привычки нехорошие, жестокость, зависть черная, и ненависть, и лесть".

Фраза — "это надо было исследовать гораздо раньше" — невинная и даже порочная, с точки зрения въедливых психологов, вдруг на ровном месте спровоцировала дискуссию о соотношении тактики и стратегии, а затем и поиск третьего в этой диалектической паре. И, подняв данные о грядущем кризисе генерирующих мощностей, выходе из строя АЭС, выработавших эксплуатационный ресурс, или неприятностях с энергораспределяющими сетями, мы попали в такую же "вилку" времени, как и Асмолов. У нас, видимо, есть 15 лет. Точнее, эти 15 лет у нас есть в том случае, если кто-то не строит нам "козу" из-за границы или с небес. То есть если никто не пойдет на нас войной или мы сами не начнем с кем-то дружить против кого-то на свою голову.

И нам пришлось, как всегда в последний момент, поставить семинару задачи на 15 ближайших лет по компактификации знаний для уходящих, во-первых, об образе когнитивного мира для бедных остающихся, во-вторых, и о новой онтологии для всех Homo Ludens'ов. И более того, все эти не новые для нас задачи изящно укладывались на структуры сегодняшнего российского "атома", потому что именно вокруг главного в индустриальной фазе случайно или чудом сгруппировались универсальные спецы, "умные танки" и нарождающиеся знаниевые реакторы.

Зачем мы, это делаем? Да боимся, что не пригласят в Будущее-то. Уйдут и не оглянутся. Да и отцы наши семидесяти лет отроду тоже вряд ли мечтали, что дети их уйдут в поля и начнут вспоминать навыки кукурузоедов. Мы связаны на этом Перевале лояльностью к прошлому и мечтами о будущем.

И опять всплывает мысль "настоящих первых" о том, что это была трагедия и катастрофа, но мир стал лучше довоенного.

С нами Ю.М. Черкашев, физик, сотрудник НИКИЭТа…Он произнес слово "трагедия", но за ним дает спокойное и деловитое повествование о том, что позитивного принесла вчерашнему будущему и сегодняшнему настоящему отрефлектированная катастрофа:

"Трагедия свершилась 26 апреля, и с первого дня наши товарищи, я имею в виду, сотрудники НИКИЭТ, как представители предприятия главного конструктора, были направлены непосредственно на Чернобыльскую АЭС. Мы выехали туда 26 числа, и первое наше пребывание было здесь с 26 апреля по 5 мая. 5 мая после доклада правительственной комиссии, в которой участвовали мы и наш руководитель Мешков Александр Григорьевич, доклада комиссии о предварительном исследовании причин совершившегося и, главным образом, по тому оперативному указанию, что нужно сейчас непосредственно в срочном порядке сделать на всех действующих блоках РБМК, а тогда действовало 17 блоков РБМК. Все это, конечно, было сделано именно в эти 10 дней".

У нас в семинаре не все физики, для них Ю. М. Черкашев расшифровывает РБМК:

"Для полноты картины РБМК, — это сокращенное название от "реактор большой мощности, канальный". Правда, вот Николай Антонович, наш главный конструктор и основатель нашего института, он РБМК расшифровывал букву "К" как "кипящий", и этим он подчеркивал уникальность этого аппарата: кипение теплоносителя осуществляется именно в ядерной зоне реактора. Это — большое преимущество, которое создавало возможность создания одноконтурной системы подачи теплоносителя. Поэтому РБМК так и расшифровывается — реактор большой мощности, он на то время был самый мощный реактор в мире, канальный кипящий реактор. Все идет вокруг реактора, вокруг большой мощности и вокруг его канальной конструкции.