Мифы и факты русской истории. Из лихолетья Смуты к империи Петра I
Шрифт:
В день убийства «Дмитрия» погибло до 500 поляков и 300 русских. Такова была цена устранения самозванца (на деле цена оказалась в сотни раз выше). Бояре постарались спасти польских послов со свитой и знатных гостей. В первую очередь гибли люди маленькие и невинные – польские музыканты, мальчики хора, немецкие купцы. Жертвы эти знаменовали лишь начало лихолетья. После убийства «Дмитрия» внезапно начались заморозки, поползли слухи, что мёртвый царь встает из могилы; другие видели по ночам над могилой таинственный свет. Чтобы успокоить народ, 9 июня труп «Дмитрия» вырыли и сначала возили на позорном возке по улицам Москвы, а потом вывезли за Серпуховские ворота и сожгли. Пепел с порохом всыпали в пушку и выстрелили в ту сторону, откуда «Димитрий» пришел в Москву. Бояре обещали, что теперь самозванец не воскреснет и в день Страшного суда. Жизнь показала, что они жестоко просчитались.
Примечательно, что погибли
Сказания и песни о «Гришке-рострижке». Вряд ли покажется странным, что Отрепьев оставил заметный след в русском фольклоре. Странно скорее то, что, несмотря на годы борьбы под его знаменами русских людей, не поверивших в его смерть, в народной памяти остался сугубо отрицательный образ этого мифологического героя. Тут сказалось влияние духовенства, ежегодно в первое воскресенье Великого поста проклинающего с амвона «еретика Гришку Отрепьева». Удивительное, пусть кратковременное, воцарение расстриги требовало объяснения, и оно нашлось – народ уверовал, что Гришке помогала нечистая сила. Костомаров записал подобную легенду, бытовавшую в Подмосковье ещё в середине XIX в.
Был, говорит легенда, Гришка-рострижка по прозвищу Отрёпкин; уж такая ему по шерсти и кличка была! Пошел он в полночь по льду под Москворецкий мост и хотел утопиться в полынью. А тут к нему лукавый и говорит: «Не топись, Гришка, лучше мне отдайся; весело на свете поживешь. Я могу тебе много злата-серебра дать и большим человеком сделать». Гришка говорит ему: «Сделай меня царем на Москве». – «Изволь! Только ты мне душу отдай, и договор кровью напиши!» Гришка и написал кровью, что лукавому душу отдает, а тот сделает его царём на Москве. Только забыл Гришка срок поставить, сколько ему царствовать. И повел его лукавый в Литовскую землю, а там такой туман напустил, что король литовский и все вельможи признали Гришку за царевича Дмитрия Ивановича и повели его с военною силой к Москве, чтобы на царство посадить. Лукавый и на весь московский народ туман напустил, так что все приняли его за прямого царевича Дмитрия Ивановича. Он сел на царство. Тут лукавый стал подущать его, чтобы во всем государстве веру христианскую православную искоренить и поганую латинскую ересь ввести. Испугались московские люди и стали Богу молиться. Собрались архиереи и весь духовный чин и начали служить молебны. Мало-помалу стал спадать туман и все увидели, что на царстве сидит не Дмитрий Иванович, а злой Гришка-рострижка по прозвищу Отрёпкин, и убили его.
Гришка и сам колдун – в народной песне «Гришка Отрепьев» он занимается волхованием:
Стоит Гришка-рострижкаОтрепьев сынПротив зеркала хрустального,Держит в руках книгу волшебнуюВолхвует Гришка-рострижка Отрепьев сын.Пытается Гришка спастись колдовством и в момент своей погибели, но не успевает:
Обступила сила кругом вокруг,Вся сила с копьями,Гришка-рострижка, Отрепьев сынДумает умом своим царским:«Поделаю крылица дьявольски,Улечу нунь я дьяволом».Не успел Грешка сделать крыльицов,Так скололи Гришку-рострижку Отрепьева.Когда Гришка не колдует, он богохульствует – нарушает пост: «Скоромную еству сам кушает, А постную еству роздачей дает», и ругается над православными святынями: «А местные иконы под себя стелет, А чюдны кресты под пяты кладет». Во всех песнях его ожидает неминуемая и заслуженная смерть: «Тут Гришке Расстрижке смерть придали. В поганое место мясо бросили».
Лжедмитрий I в русском искусстве XVIII в. На русской сцене Лжедмитрий I впервые появился в пьесе А.П. Сумарокова «Самозванец» (1771). Герой пьесы наделен самыми низкими страстями. В Москве он «много варварства и зверства сотворил», чем гордится: «Здесь царствуя, я тем себя увеселяю, Что россам ссылку, казнь и смерть определяю». Самозванец всех ненавидит и мечтает погубить Россию
Самозванец у Пушкина. XIX в. принес русской драматургии пушкинского «Бориса Годунова» (1825). В черновых вариантах в названии пьесы присутствует имя Отрепьева, например «Комедия о царе Борисе и Гришке Отрепьеве». Хотя пьеса названа в окончательной редакции именем Бориса, Самозванец в ней такой же главный герой, как Борис. Он даже превосходит Бориса количественно – по числу сцен (9 против 6) и количеству стихов. В трактовке Самозванца Пушкин разошелся с Карамзиным и создал привлекательный образ. Самозванец ему решительно нравится, он называет его «милым авантюристом» и в набросках предисловия к «Борису Годунову» сравнивает с Генрихом IV: «В Дмитрии много общего с Генрихом IV. Подобно ему он храбр, великодушен и хвастлив, подобно ему равнодушен к религии – оба они из политических соображений отрекаются от своей веры, оба любят удовольствия и войну, оба увлекаются несбыточными замыслами, оба являются жертвами заговоров». Там же Пушкин говорит о «романтическом и страстном характере» своего героя.
Больше того, Пушкин находит в Самозванце родственные черты: ведь Пушкин тоже храбр, великодушен и хвастлив, любит удовольствия, не прочь повоевать и равнодушен к религии. У него, как и у созданного им Самозванца, романтический и страстный характер, но главное, они оба – поэты и поэтически видят мир. Ведь Самозванец был мастер сочинять каноны – сложные стихотворные произведения, требующие немалого искусства. Отсюда его уважительное отношение к бедному поэту, преподнесшему ему стихи в доме Вишневецкого:
Самозванец:Что вижу я? Латинские стихи!Стократ священ союз меча и лиры,Единый лавр их дружно обвивает.Родился я под небом полунощным,Но мне знаком латинской Музы голос,И я люблю парнасские цветы.Я верую в пророчества пиитов.Здесь Пушкин возвышает Самозванца до себя, ибо реальный самозванец был проще и грубее, и при всем красноречии вряд ли стал бы говорить о союзе меча и лиры или парнасских цветах. Это поэтический лексикон не XVII в., а конца XVIII – начала XIX, уместный в устах В.А. Жуковского и иногда проскальзывающий даже у зрелого Пушкина. Была ещё причина, располагающая Пушкина к самозванцу: ведь его предок, Гаврила Пушкин, служил Лжедмитрию и немало способствовал его восшествию на престол, а предками своими Пушкин гордился. И всё же в конце трагедии Пушкин отвергает Самозванца как человека и выносит ему приговор как новому царю-Ироду. Сделано это мнением народным, точнее, молчанием народа:
Мосальский:
Народ! Мария Годунова и сын ее Феодор отравили себя ядом. Мы видели их мёртвые трупы. (Народ в ужасе молчит.) Что ж вы молчите? кричите: да здравствует царь Димитрий Иванович!
Народ безмолвствует.
Молчание народа – гениальная находка. Здесь Пушкин вместе с народом, он обвиняет Самозванца, на пути к трону раздавившего беззащитную мать и сына. Самозванец – преступник и конец его близок.
О Лжедмитрии I. Вокруг и после Пушкина. Все русские произведения о Смутном времени, появившиеся в XIX в., написаны с оглядкой на «Бориса Годунова». В первую очередь это относится к идейным противникам трагедии Пушкина. В 1829 г. выходит из печати роман Фаддея Булгарина «Димитрий Самозванец». Булгарин считает, что самозванец – чужеродное явление для России. Его появление есть следствие интриги иезуитов. Он пишет: «Не только митрополит Платон, но и другие современные писатели верят, что явление Самозванца было следствием великого замысла иезуитского ордена, сильно действовавшего в то время в целой Европе к распространению Римско-католической веры… Сии-то сомнения насчёт рождения Самозванца, его воспитания и средств, употребленных им к овладению русским престолом, послужили основою моего романа». Булгарин отрицательно относится к самой идее самозванства. В одной из статей он писал по этому поводу: «Кто бы он ни был, расстрига или чужеземец, память его будет омерзительна для России и все его блестящие качества помрачаются одним намерением царствовать, не имея на то право ни по рождению, ни по выбору».