Мифы и факты русской истории. От лихолетья Cмуты до империи Петра
Шрифт:
Сложение антипетровского мифа. К концу XIX в. интеллигенция отвернулась от Петра. Публикации записок иностранцев, современников Петра, поведали о гибели сотен тысяч на стройках Петербурга, Таганрога, Кроншлота, Ладожского канала. Записки содержали нелицеприятные сведения о личной жизни царя. Были опубликованы новые свидетельства о жесткости Петра. Николай Ге написал картину «Пётр I допрашивает царевича Алексея в Петергофе» (1871). Художник не выносит приговора Петру, но не оправдывает его. Видно, что отец и сын непримиримы — впереди лежит кровь. Ещё до выставки картину купил Павел Третьяков. Выставленная картина привлекла общее внимание. Понравилась она и императорской семье, и Ге написал для Александра II копию. В 1881 г. Василий Суриков выставил картину «Утро стрелецкой казни». Пётр сидит на коне: лик его ужасен. Картина имела
Лев Толстой о Петре. Вскрывшиеся факты о Петре произвели сильное впечатление на Льва Толстого. В 1870-е гг. он собирался писать роман из петровского времени. Тогда он видел в Петре великого человека, который «судьбою назначен был ввести Россию в сношения с европейским миром». Но чем больше он знакомился с Петром, тем меньше тот ему нравился. Толстого возмущала жестокость Петра, его любовь к насилию. Он стал для Толстого «великим мерзавцем», «благочестивейшим разбойником, убийцей, который кощунствовал над Евангелием». П.А. Сергеенко как-то рассказал Толстому, что «Пётр собственноручно казнил 70 стрельцов» [276] . И в ответ услышал: «Был осатанелый зверь..» В 1886—1887 гг. Толстой работал над рассказом «Николай Палкин» (1891). В черновиках есть заметка о Петре I. Заметку любят цитировать в наши дни, забывая упомянуть, что у Толстого она так и осталась в черновиках:
276
Иоганн Корб — первоисточник сведений Сергеенко, сообщает, что видел, как Пётр обезглавил 5 стрельцов, об остальных казнённых царём он пишет но слухам (Корб И.-Г. Дневник путешествия в Московское государство // Рождение империи. М.: Фонд С. Дубова, 1997. С. 96,124).
«Беснующийся, пьяный, сгнивший от сифилиса зверь четверть столетия губит людей, казнит, жжёт, закапывает живьем в землю, заточает жену, распутничает, мужеложествует... Сам, забавляясь, рубит головы, кощунствует, ездит с подобием креста из чубуков в виде детородных органов и подобием Евангелий — ящиком с водкой... Коронует блядь свою и своего любовника, разоряет Россию и казнит сына... И не только не поминают его злодейств, но до сих пор не перестают восхваления доблестей этого чудовища, и нет конца всякого рода памятников ему».
Милюков о Петре. В конце XIX в. Российская империя вступила в предреволюционный период. В демократических кругах отрицалось настоящее России и шла дегероизация прошлого. Настало время кризисных мифов. Больное общество затребовало миф о садисте — основателе империи. Для полноты мифа не хватало доказательств негодности Петра как правителя. Доказательства предоставил историк Павел Милюков. В монографии «Государственное хозяйство в России» (1892) он приводит данные об административных реформах Петра. Милюков различает три периода. Сначала Пётр разрушил приказную и податную систему Московского государства. Расходы стали преобладать над доходами. Дальнейшие реформы проводились из-за нехватки денег. Это были «реформы без реформатора», без логики и плана. Деньги добывались за счёт всевозможных налогов. В третий период Пётр ввёл тяжкий подушный налог. В ходе реформ население было разорено и сократилось: число дворов по переписи 1710 г. уменьшилось на «/5 по сравнению с 1678 г. Милюков заключает:
«Утроение податных тягостей (с 25 до 75 миллионов на наши деньги) и одновременная убыль населения по крайней мере на 20% — это такие факты, которые, сами по себе, доказывают выставленное положение красноречивее всяких деталей. Ценой разорения страны Россия была возведена в ранг европейской державы».
Здесь интересно, что в ходе изложения материалов переписей Милюков приводит данные о причинах убыли дворов, часто не связанные с убылью населения, но в конечном выводе пренебрегает этими данными. Ничего не сказано о росте промышленности при Петре. На это обратил внимание рецензент монографии Милюкова Ключевский. По его мнению, «автор обращает гораздо меньше внимания на источники государственного дохода... а такую... область, как хозяйство народное, оставляет в тени». Для либеральной публики подобные «мелочи» не имели значения, она с восторгом приняла выводы Милюкова. Пётр оказался не только чудовищем, но разорителем России и никуда не годным управленцем. На исследование М.В. Клочкова (1911), показавшего, что при Петре не было убыли населения на 20% и скорее всего не было убыли вообще, не обратили внимания — оно не укладывалось в миф.
В
277
О роли П.Н. Милюкова в заговоре против Николая II рассказано в романе Солженицына «Красное колесо» (Солженицын А.Л. Красное колесо. В десяти томах. М.: Воениздат. 1993—1997).
«Антихрист» Мережковского. В начале XX в. антипетровская мифология получила свой Роман. В 1904 г. был опубликован роман Дмитрия Мережковского «Антихрист (Пётр и Алексей)» — заключительная книга трилогии «Христос и Антихрист». По словам автора, трилогия «изображает борьбу двух начал (Христа и Антихриста. — К. Р.) во всемирной истории... Это, разумеется, только внешняя, мёртвая схема. Геометрический рисунок лабиринта: внутреннее строение тех тканей, которые образуют рост живого растения, я сам, по всей вероятности, меньше, чем кто-либо, знаю». В цитате раскрыта сущность проблемы творчества Мережковского: его философские схемы подчиняют художественное начало, навязывают живым тканям геометрические формы. Чаще всего они искусственны.
В трилогии «Христос и Антихрист» явление Антихриста заявлено, но не показано. Император Юлиан в первой книге — справедливый правитель и гуманный человек; единственным его пятном является желание вернуть язычество. Ещё меньше Антихрист Леонардо да Винчи во второй книге. Он лишь сомневается в Христе. Наконец, кровавый герой — царь Пётр в третьей книге, всё же не Антихрист. Антихристом его называют в народе, в этом уверены старцы-раскольники, но идущий на смерть за царевича подьячий Докукин утверждает, что Пётр — истинный царь. Другая надуманная концепция — это падение и воскрешение языческих богов. Падение богов уместно в книге о Юлиане, их воскрешение в книге о Леонардо да Винчи выглядит натянуто: итальянские художники оставались католиками. Воскрешение греко-римских богов под небом северного Парадиза в третьей книге держится на статуе Венус-Афродиты, привезенной в Петербург, и шутовских мистериях с Бахусом, вооружённым штофом и колбасой, и дворовыми девками, переодетыми в сирен.
У Мережковского хорошо получаются люди и события, удалённые во времени и пространстве, плод знаний, а не наблюдений. Он — великий книжник и эрудит, больше европеец, чем русский, и язык его, богатый, но без национального привкуса, идеально подходит для перевода. Не случайно Мережковского любили в Европе. В «Антихристе» органичны размышления Алексея, пересыпанная голландскими словами речь Петра, дневник фрейлины Арнгейм, но речь простых людей — книжная (часто церковно-книжная), хотя автор очень старается сделать её народной... И всё же « Антихрист» — роман большого писателя. Автор создал блестящую галерею литературных портретов: царевича Алексея, Петра, Толстого, Екатерины.
Пётр I в романе «Антихрист». Образ Петра раскрывается постепенно. Автор начинает исподволь, рисуя Петра, как его видели окружающие и что о нём писала в дневнике фрейлина Арнгейм. Мережковский хочет показать, что Пётр — богочеловек и чудовище. Начиная с внешности: «... царевич увидел знакомое, страшное и милое лицо», «с прелестной улыбкой на извилистых, почти женственно-нежных губах; увидел большие темные, ясные глаза, тоже такие страшные, такие милые». Увидел подбородок «с маленькой ямочкой посередине, такою странною, почти забавною на этом грозном лице». Царь прекрасен, когда устанавливает статую Афродиты: «Пётр был почти такого же нечеловеческого роста, как статуя. И человеческое лицо его оставалось благородным равно с божеским...» Но Пётр ужасен в гневе, когда лицо его искажает судорога. И всегда над людьми, особенно когда правит лодкой в затопленном Петербурге.