Мифы и правда об «Иге». Как Русь расцвела при Золотой Орде
Шрифт:
У начала сравнений
Однако сразу же встаёт вопрос: какой ценой досталось всё это развитие монголосферы для народов Европы и Азии того времени? Как известно, в среде Чингизидов и высших представителей военной и административной аристократии еще в годы царствования основателя улуса монголов наметились две резко противоположные тенденции – центробежно-кочевая и централистская. Эти основные направления, отмеченные в общих чертах В. В. Бартольдом, охарактеризованы в трудах отечественных ученых (А. Ю. Якубовский, С. П. Толстов, И. П. Петрушевский, Л. В. Строева, Н. Ц. Мункуев и др.). Первое направление было представлено монгольской и тюркской кочевой знатью, которая твердо стояла за сохранение степных традиций. Представители этой политики относились крайне враждебно к оседлой жизни и городам [172]. Представители второго направления стремились создать прочное централизованное государство с сильной ханской властью и обуздать, таким образом, центробежные стремления военно-кочевой знати. Централистское направление поддерживалось небольшой группой кочевой аристократии, тесно связанной с ханской фамилией [173], чиновниками центрального государственного аппарата, а также частью мусульманских авторитетов и большинством купечества. Наиболее яркими проводниками кочевой тенденции были великий хан Гуюк и улусный хан Чагатай. Великие ханы Угедей, Мунке и улусный хан Джучи были проводниками второго направления [174]. Между сторонниками этих двух направлений велась продолжительная по времени борьба, сведения о накале которой содержатся в сочинениях Джузджани, Джувайни и других восточных авторов [175]. Суть спора касалась, по определению И. П. Петрушевского, вопроса о методах эксплуатации оседлого населения «и вместе с тем вопроса о слиянии с феодальной верхушкой покоренных [земледельческих] стран, о принятии их государственности, идеологии и культурных традиций». В среднеазиатском государстве Чагатая дольше, чем в других государствах, образованных монголами в завоеванных странах, сохраняли свою силу основные начала центробежно-кочевой тенденции. Последовательное проведение политики первого направления, насильственно насаждавшей кочевой быт, не могло не отразиться довольно пагубно на благосостоянии оседлых земель вообще, и особенно на городской жизни; в Семиречье, почти не пострадавшем от военных действий монгольских войск во время завоевания, уже к 1260-м гг., как видно из рассказов путешественников, городская жизнь находилась в упадке [176]. С другой стороны, обязательства царевичей и кочевой знати жить не в городах, а в степи, принятые ими на Таласском курултае в 1269 г. [177], на деле не выполнялись, и они не изменили своего поведения. И хотя договор 1304 г. о федерации монгольских государств под главенством великого хана остался «мертвой буквой» [178], всё-таки начало было положено, и в деятельности чагатайских ханов XIV века наблюдается решительный поворот в сторону политики второго направления [179]. Это всё выглядит по отношению к земледельцам, скажем так, не очень. Но тогда встаёт вопрос: откуда взялись богатства Бухары и Самарканда, ставшие материальной основой могущества державы Тамерлана? Кроме того, в Ясе прямо говорится, что любой народ, не подчинившийся великому хану, рассматривается как восставший. Все нации Вселенной de jure уже объявлялись подданными вселенской степной державы, даже если они об этом еще не подозревают. То, что мы сейчас считаем их экспансией, сами сподвижники Темучина полагали не только своим естественным правом, но и обязанностью. Яса предписывает направлять к «мятежникам» послов со словами: «Если вы добровольно сдадитесь, то найдете покой, но если сопротивляетесь – что можем мы знать? Вечное Небо знает, что случится с вами».
Монголы веками воспринимались как «исчадия ада» и враги цивилизации, а их вождь Чингисхан для многих поколений европейцев являлся олицетворением слепой, разрушительной силы, бичом Божьим, вторым Аттилой. Распространена примерно следующая точка зрения: конечно, такая вот беспрецедентная свобода вероисповедания и безопасность в империи обеспечивались беспрецедентной же жестокостью – не забудем об этом. Завоевания Чингисхана и его наследников ввергли огромные территории в гуманитарную катастрофу. До монгольского нашествия население территории китайских династий, по сообщениям, составляло около 100–110 миллионов жителей; после окончательного завоевания в 1279 г. перепись 1300 г. сообщала уже о 60 миллионах человек. Хотя объяснить это значительное снижение исключительно монгольской свирепостью заманчиво, всё же ученые придерживаются разных мнений относительно этого вопроса. Например, такие, как Фредерик У. Моте, утверждают, что широкое падение численности населения отражает административное неисполнение обязательства по регистрации людей, а не снижение де-факто. Другие историки, такие, как Уильям Макнил, утверждают, что чума была основным фактором демографического спада в течение этого периода. Демограф Колин МакЭведи (Атлас всемирной истории народонаселения, 1978) оценивает общее снижение населения России на 6,5 % [180]. То есть страна с населением в 2,5 миллиона потеряла 170 тысяч. Считают, что до половины двухмиллионного населения Венгрии были жертвами монголо-татарского нашествия [181]. Это объясняют тем, что лесов в Венгрии было мало, а когда ты сопротивляешься и не спрятал население, то получаешь по полной. К тому же население, не имея возможности переждать бои в лесах, начинает прятаться в соседних странах. Ещё более мрачные данные приводятся по Ирану. Так, всё население Иранского нагорья страдало от широко распространившихся заболеваний и сильного голода, в результате которого погибло до трёх четвертей населения в диапазоне от 10 до 15 миллионов человек. К тому же историк Стивен Уорд считает, что население Персии в целом не смогло восстановить свой домонгольский
Поход хорезмийцев в Грузию
В 1225 г. Джелал ад-Дин объявил себя даже патроном закавказских земель – Рана и Ширвана [203]. Сделав подобный шаг, он хорошо сознавал, что ему не миновать войны с Грузией, – и после необходимой подготовки начал её первый [204]. Хорезмшах собрал большое войско и потребовал от Грузии подчинения. Джелал ад-Дин вторгся в пределы Грузии, разорил окрестности города Двина и направился на Гарниси, куда уже перед тем прибыло грузинское войско под начальством известного деятеля времен царствования Тамары – атабага Иванэ. Стоявшие в Гарниси грузинские отряды ожидали подхода вспомогательных сил. Хорезмшах разгадал замыслы грузинских военачальников и нанес удар первым. В битве грузины потерпели поражение. Джелал ад-Дин взял Двин, привел свои войска в порядок и двинулся на Тбилиси. В декабре 1225 г. Джелал ад-Дин подступил к Тбилиси и взял его, воспользовавшись предательством мусульманской части населения города. Хорезмшах с фанатической жестокостью истреблял… [205] грабил и разрушал богатый город. Тем временем грузинское войско, оправившись от неудач, перешло в наступление. Грузины взяли Тбилиси и истребили гарнизон Джелал ад-Дина. Теперь уже против Джелал ад-Дина восстала не только Грузия, но даже мусульманские земли – Рум, Шам и Хлат. Он настроил их против себя. Их правители вступили в переговоры с царским двором Грузии [206], предложив ему план совместной борьбы против хорезмшаха. Джелал ад-Дин постиг замысел врагов и решил разбить их поодиночке; прежде чем союзники успели собраться вместе, Джелал ад-Дин вторгся в Грузию. Битва произошла в Болниси в начале 1228 г. Джелал выиграл её, опять овладел Тбилиси и быстро возвратился под Хлат [207], но нового похода в Грузию он предпринять уже не успел. В 1230 г. Джелал ад-Дину сообщили, что монголы подступили к Иранскому Азербайджану. Хорезмийский правитель не смог собрать сколько-нибудь значительных сил, способных противостоять врагу, и вынужден был бежать. Лишенный свиты и войск, он погиб во время бегства. Джелал ад-Дин был талантливым полководцем и смелым воином, но организовать сопротивление монголам на Ближнем Востоке он не мог. Хорезмийский правитель пришел сюда как завоеватель. Еще отец Джелал ад-Дина, Мухаммед, намеревался завоевать Ближний Восток и грозил багдадскому халифу отнять у него столицу. Поэтому монголов, преследовавших Мухаммеда, а затем и Джелал ад-Дина, считали своими союзниками не только христианские народы, но и мусульманские владетели [208]. Пятилетнее хозяйничанье Джелал ад-Дина подорвало силы народов Ближнего Востока и Закавказья и способствовало военному и политическому успеху монголов [209]. Если столько государств рухнуло под монгольским напором, значит, эти государства не обладали внутренней силой. Осознание этого факта открылось не всем. Врач Абд ал-Латиф из Багдада (ум. 1231–1232) [210] знал, почему хорезмийцы уступили монголам. «хорезмшах Мухаммад ибн Текеш был вор и насильник, а его солдаты были сбродом <…> большинство из них были тюрки [211] либо язычники, либо невежественные мусульмане <…>. Он имел обыкновение убивать часть племени, а оставшихся брать к себе на службу, и сердца их были полны ненависти к нему. Ни по отношению к своему собственному народу, ни по отношению к врагам он не вел осмотрительной политики <…>. И вот выступили против него эти татары. Все сыновья одного отца, с одним языком, одним сердцем и одним вождем, которому они повиновались» [212]. Выходит, монголы победили хорезмшахов не только на поле боя, но и в душах жителей Бухарии. В певую очередь веротерпимостью и законностью. Лев Гумилёв в связи с такими противоречивыми известиями считает всё это частью «черной легенды» о Монгольской империи. А иранское население, как пишут другие аналитики, сократилось не только из-за монголов и армий Тамерлана, но и из-за затяжной засухи в этом регионе, вызванной малым оледенением 1350–1850 гг. [213]. Вот посмотрим классические рассуждения и выводы европейских авторов на эту тему. Гарольд Лэмб. «Чингисхан – властелин мира», изд-во «Центрполиграф», Москва, 2003 г. В Европе уже более 50 лет книга Г. Лэмба считается классической по биографии Чингисхана. В книге рассматривается борьба двух противоположных суждений о деятельности Чингисхана: как о жестоком злодее и как о прогрессивном преобразователе мира. Автор писал: «О его победах главным образом писали его враги. Настолько разрушительным было его воздействие на цивилизацию, что фактически для половины мира жизнь началась заново» [214]. И далее: «Весь порядок вещей, хочешь, не хочешь, менялся, и среди выживших после монгольского завоевания мир воцарился на длительное время» [215]. «Мир под властью монголов, так же как когда-то под властью римских императоров, дал возможность цивилизации сделать скачок на новую высоту» [216]. И в заключение: «Неистощимое любопытство относительно дальней Азии не давало покоя европейцам… Колумб плыл, чтобы достигнуть не берегов Америки, а земли Великого хана» [217]. Джон Мэн. «Чингисхан», изд-во «Эксмо», Москва, 2006 г.
Оценкой жестокости Чингисхан при штурме городов Средней Азии превзошёл персидских летописцев. Если Ибн ал-Асир утверждал, что при штурме города Мерва было вырезано 700 тысяч жителей, то согласно Д. Мэну было погублено 1,3 млн человек, через полгода, при подавлении восстания жителей города, было уничтожено ещё 100 тысяч человек, а через 6 месяцев, при третьем штурме города, было уничтожено всё оставшееся население, кроме 10–12 человек [218]. Далее автор рассуждает: «Во всём Хорезме имелось 20 крупных городов, в которых жило в среднем по 100 000 человек в каждом».
Для справки. В это время, например, в Бухаре, не менее значимом городе, по данным историка Вассафа, числилось всего 16 тыс. человек. Кто из них прав? Вот такая арифметика. И вообще, Джона Мэна довольно аргументированно критикуют: ну просто нереально, даже просто неадекватно ведут себя все эти запредельно многочисленные жители города Мерва, потеряв более миллиона человек, имея разрушенные стены. Они тем не менее в кратчайшие сроки снова скапливаются на месте пепелища, причём зная, что оккупанты всё ещё громят страну. И второй погром с тотальной резнёй снова не идёт им впрок. Они с таким же результативным и малопонятным энтузиазмом снова сбегаются в это не самое безопасное место, чтобы повторить кровавую процедуру по третьему кругу. И несмотря на все эти комментарии, тот же автор и в той же книге, предваряя всю эту свою же мрачноватую историю, пишет: [219] В катаклизме 1219–1222 гг. погибло свыше миллиона [220] жителей Средней Азии, были уничтожены великие города, а государство рассыпалось на обломки. Это попытка докопаться до истины или опора на мусульманскую летопись, игравшую роль страшилки? На самом деле это более сложное явление, довольно подробно описанное Дмитрием Песковым [221]. Метафорические измышления о нашествии, сопряжённые с эсхатологическими ожиданиями, характерны для всех стран, которых коснулось нашествие, вне зависимости от времени пребывания на конкретной территории монгольских войск и степени сопротивления местного населения. При описании монгольских нашествий хронистами самых разных стран использовались на удивление похожие приемы. Эти приемы, безусловно, не являлись исключительной «привилегией» именно XIII века. Сам расцвет жанра «плачей» по городам на Арабском Востоке, например, относится к XII веку, когда описывались бедствия городов Андалусии, некогда процветавших под началом арабов-мусульман, а позднее пришедших в упадок в результате варварских христианских завоеваний. Описания такого рода, как правило, строятся на контрасте: город – эталон процветания и изящества после покорения жестокими иноземцами превращен в груду развалин, где скачут реально одинокие газели или другие представители местной фауны. Даже в этом противопоставлении заключен стереотип, указывающий на традицию. В чисто литературном плане авторами могли использоваться гиперболы, метафоры или, как на Руси, псевдореалистические описания [222]. И всё-таки чего-то этим данным не хватает. А именно сравнительного анализа, сопоставления данных с другими разрушительными войнами. Ну, возьмём для примера Тридцатилетнюю войну в Европе (1618–1648) [223]. Согласно оценкам [224], население Чехии за время войны сократилось с 2 000 000 до 700 000 жителей [225]. А в Германии с 17 000 000 до 10 000 000 [226]. Для Чехии и Германии результаты никак не лучше, чем для Венгрии и Китая от тех же монголов. Правда, отмечается, что это была последняя религиозная война в Европе, принесшая много бед. И до самого начала Наполеоновских войн в Европе таких потерь больше не было. Однако и в колониях тоже было далеко до идиллии. Пока после 30-летней войны в Европе росли новые империи, прежде всего Российская, Британская и Французская, рушились цивилизации Америки. И это тоже надо иметь в виду. Ведь что, собственно, произошло с древними цивилизациями? Европейская колонизация прервала естественный ход развития индейцев. Большое число индейцев Северной Америки было истреблено колонизаторами, многие племена переселены из традиционных мест обитания в резервации США и Канады. По подсчётам Бюро переписи населения США, всего в Индейских войнах в период между 1775 и 1890 годами погибло 45 000 индейцев. Вся, однако, численность индейцев, населявших нынешнюю территорию США и Канады, сократилась с 4 миллионов в период до начала масштабной европейской колонизации до 200 тысяч к началу XX века. Прямо скажем, эти строчки написаны не для обвинений кого-то, а для того, чтобы показать: путь развития был нелёгок в принципе. И если к своим грехам европейское подсознание привыкло, то азиатские ему кажутся просто запредельными. Хотя, опять же, зачем ходить за примерами в Азию? Чтобы лучше уяснить извилистый ход нашей цивилизации вообще, лучше всего сравнить империю монголов с империей Британии. Которая чаще других напоминала всему миру о своей демократии и большом человеколюбии.
Опиум
Англо-китайская война 1840–1842 гг. (первая «опиумная война») велась Англией с целью ликвидации режима строгой изоляции Китая от внешнего мира и открытия китайского рынка для ввоза британских товаров [227]. С самого начала коммерческих отношений между Великобританией и Китаем торговый баланс имел заметный уклон в пользу китайского экспорта. В то время как в Европе китайские товары являлись признаком шика, политика династии Цин была направлена на изолирование страны. Так, иностранным торговым судам был открыт только порт Гуанчжоу [228], а торговцам было не только запрещено покидать его территорию, но даже учить китайский язык. В таких условиях спросом пользовались лишь русские меха и итальянское стекло. Это вынуждало Англию оплачивать свои закупки китайских товаров драгоценными металлами [229]. А точнее, за счёт ввоза в Европу огромного количества серебра и золота, добываемого в Мексиканском и Перуанском Эльдорадо, на рудниках разгромленных цивилизаций майя, ацтеков и инков (с добавлением золота из Африки). Самое обидное, особенно для богатых англичан, заключалось в том, что преуспели в китайской торговле их главные враги и конкуренты – русские, которые зашли в Китай с другого входа – с севера. Используя при этом свои старые, ещё со времён Золотой Орды приобретённые торговые и логистические наработки и знания. Русские появились на северной окраине Китая в середине XVII века, при умном атамане Хабарове. И за последующие около 80 лет усилиями казачьих атаманов и царских дипломатов, сочетая силу и слово доброе, русские сумели убедить Китай с его маньчжурской знатью в их же собственной выгоде. Получать сибирские меха из рук новых хозяев тайги, а не заморских англо-португальских дяденек. К торговле подключились буряты и монголы (а без них сие торговое предприятие просто не получилось бы). И торговля пошла – через Кяхту и Ургу (Уланбатаар). А вместо золота и серебра этот же самый сибирский мех и использовался. В это же время на юге Англия не производила практически ничего, что могло бы быть экспортировано в Китай с прибылью. Британии пришлось делать упор на поставку потом и кровью полученных драгоценных металлов [230]. И наконец, орудием подрыва режима изоляции англичане избрали контрабандный ввоз опиума из Индии. Несмотря на полный запрет на торговлю и употребление в Китае опиума [231] начиная с 1773 г., Британская Ост-Индская компания приобретает монополию [232] на закупку бенгальского опиума. В 1775 г. она нелегально, но очень выгодно для себя продаёт в Китае 1,4 тонны опиума. К 1830 г. объём продаж опиума составит 1500 тонн. В 1835 г. опиум составляет 3/4 всего импорта Китая [233]; импортный опиум курили свыше 2 миллионов человек. Как только привычка курения опиума, распространившаяся от богатого населения [234], захлестнула до 90 % всех мужчин прибрежных районов Китая, деловая активность значительно уменьшилась. Работа инфраструктуры приостановилась, и уровень жизни значительно упал [235]. Специальный комиссар Лин Цзе-хи (1785–1850) оценивал число своих соотечественников, страдающих опиумной зависимостью, в 4 млн [236], тогда как практикующий в Гуанчжоу британский врач – в 12 млн человек [237]. Цзе-хи отметил: «Если мы и дальше будем относиться лояльно к этой торговле, то окажемся без солдат и без денег» [238]. С 1821 по 1837 г. нелегальный ввоз опиума (теоретически карающийся смертной казнью) увеличился в пять раз [239]. Рассадник порока порт Гуанчжоу стал точкой воспламенения к военному столкновению Китая и Великобритании. Без объявления войны английская эскадра в составе 50 кораблей и 4-тысячный экспедиционный корпус в июне 1840-го блокировали с моря Гуанчжоу. Слабые, плохо вооружённые китайские войска и флот терпели поражения. К середине 1842 г. англичане захватили и разграбили о. Сянган (Гонконг), а в августе 1842 г. подошли к Нанкину [240]. Цинское правительство оказалось неспособным организовать оборону страны и пошло на капитуляцию. Вот это как с точки зрения жестокости? Они ведали, что творят? Английский эпистолярный жанр показывает, что да, вполне понимали. «Эта война с Китаем… кажется мне такой нечестивой, что является национальным грехом максимально возможной величины… Я действительно не припоминаю в истории такой войны, вызванной сочетанием подлости и несправедливости. Как по мне, то в обыкновенных захватнических войнах гораздо меньше зла, чем в той, которая призвана поддержать гнусную контрабанду, заключающуюся во ввозе деморализующих наркотиков, которые мы хотим ввезти им насильственно; и в этом споре мы готовы жечь и убивать», – Томас Арнольдс к В. В. Халлу, 18 марта 1840 г. [241] В конце концов, после этой войны началось восстание тайпинов. А потом – и вторая «опиумная война» [242]. В которой от полного уничтожения Китай спасло вмешательство России. А теперь посмотрим, чем это обернулось для Китая. Так, в 1800 г. Китай имел 300 миллионов населения, в 1850-м – уже 432. А в 1900 г. – всего 400. Сколько потеряла страна? Это даже комментировать не хочется. Но, может, англичане так только с китайцами поступали? Не сошлись менталитетом и характерами? Тогда можно посмотреть на соседнюю, вполне «белую» и христианскую Ирландию, которую английская армия долбила и до Кромвеля, и при Кромвеле, и в XIX веке. Но Великий голод, случившийся в 1845–1849 гг., опустошил население Ирландии на треть [243]. От миллиона до полутора миллионов умерло [244], не менее миллиона [245] эмигрировало, причем из этого миллиона 15–20 % эмигрантов умерло по дороге. Это одна из самых больших трагедий в Европе XIX века. И самое плохое: Ирландия оставалась нетто-экспортёром [246] продовольствия всё время голода, и за эти годы экспорт мяса даже вырос. По подсчётам некоторых авторов, запрета на экспорт зерна из Ирландии (как в 1780-х гг.) хватило бы для компенсации неурожая картофеля в 1846 г. [247]. Поэтому, повторим, надо просто отключить подсознательные евроэмоции, впитанные нами в силу воспитания на европейской историографии со школьной скамьи и, вспомнив русскую присказку «А кому было легко?», посмотреть на историю монгольского улуса… правильно – свежим, независимым и незамыленным взглядом, как советовал умный Володя Шарапов. И для более спокойного восприятия пути и сути Монгольской империи, думается, будет уместным привести слова Льва Гумилёва из его предисловия к книге Э. Хара-Давана «Чингисхан как полководец и его наследие», опубликованной в Алма-Ате в 1992 г. в издательстве «КРАМДС-Ахмед Ясави» (Корпорация КРАМДС – Казахстанская республиканская ассоциация международного делового сотрудничества – существовала в Казахстане в 1989–1996 гг.): В своих соотечественниках Чингисхан действительно видел особую породу людей, и у него были некоторые основания. Народ с растущей пассионарностью всегда смотрится особо, ибо ему присуще чувство стихийной инициативы. Ошибка Чингиса была в другом: как и всякий современник, он решил, будто сегодняшние свойства его подданных сохранятся вечно. Образ жизни кочевников действительно казался ему [естественно] предпочтительнее, но не забудем, что это был его родной образ жизни. Кроме того, как и всякий пассионарный человек эпохи подъема, Чингис придавал большое значение сохранению этнической традиции своего народа, справедливо видя в этом защиту от возможных потрясений. А вот говорить о презрении Чингисхана к оседлому быту как таковому, на наш взгляд, [248], не приходится. Считая кочевой быт монголов предпочтительным, Чингис ценил достижения культуры оседлых народов: письменность, ремесла, административные навыки. Учтем, однако, что в ХIII веке большинство оседлых народов, соседствовавших с монголами, имели гораздо более низкую пассионарность, чем степняки [249]. Соответственно, их отличал весь букет пороков, вызванных падением пассионарности. Монголы же и сам Чингисхан просто приписывали эту разницу между собой и соседями наиболее ощутимому различию – различию в образе жизни. И наконец, необходимо коснуться еще одного мифа о Чингисхане, которому отдал дань Э. Хара-Даван. Речь идет о якобы присущем Чингису стремлении к мировому господству, к созданию мирового государства. В подтверждение этому Э. Хара-Даван приводит официальную формулировку, вырезанную на государственной яшмовой печати: «Бог – на Небе. Ха-Хан – Могущество Божие на Земле. Печать Владыки Человечества». Отметим в этой связи несколько существенных обстоятельств. Официальная формулировка не может рассматриваться буквально, ибо отражает
Македонцы. Для сравнения
Согласно Геродоту, дорийское племя, известное под именем македоняне, оккупировало эту территорию, которую прежде занимали иллирийские и фракийские племена, смешалось с ними и тем самым варваризировалось, так что греки не считали его эллинским [251]. Хотя некоторые полисные институты были им известны, их установления походили на те, что существовали в Греции еще в героический период. Они были воинственным неспокойным народом [252]. В 1-й половине IV века до н.э. страна раздиралась междоусобной борьбой и появилась угроза захвата страны фракийскими и иллирийскими племенами. Именно серьёзная внешняя угроза позволила Филиппу II сконцентрировать вооружённые силы, отразить внешний напор и принудить к реальному подчинению македонские кланы. Дальновидная политика Филиппа укрепила государство и предопределила экспансию Македонского царства на территорию Эллады, к тому времени ослабленную нескончаемыми раздорами. При царе Филиппе II (359–336 гг. до н.э.) территория Македонии расширилась и включила в себя богатый золотыми рудниками Пангей [253]. Халкидику, греческие города-полисы на Фракийском побережье Эгейского моря, земли фракийцев на востоке, иллирийцев на западе и пеонов на севере. Примерно в 368–365 гг. до н.э., юношей, Филиппа послали в Фивы в качестве заложника, и как сообщает Диодор, он научился ценить эллинскую культуру. Что еще важнее, за эти три года в Фивах, благодаря знакомству с Эпаминодом и Пелопидом, он постигал фиванское искусство ведения войны. В 359 г. до н.э. вторгшиеся иллирийцы захватили часть Македонии и разгромили македонское войско, убив царя Пердикку III [254], брата Филиппа, и ещё 4 тысячи македонян. Сын Пердикки, Аминта IV, был возведён на трон, но в силу малолетства опекуном над ним стал Филипп. Начав править как опекун, Филипп вскоре завоевал доверие войска и, отодвинув наследника, стал в 23 года царём Македонии в трудный для страны момент. Укрепившись, он вскоре сумел установить контроль над золотыми рудниками и начать чеканку золотой монеты. Создал благодаря этим средствам постоянную армию, основой которой стала македонская фаланга. Одним из первых он широко использует осадные и метательные машины. А также умело прибегает к подкупу (известно его выражение: «Осел, нагруженный золотом, возьмёт любую крепость» (Плутарх). Это дало Филиппу тем больше козырей и преимуществ, что соседями его, с одной стороны, были неорганизованные варварские племена, с другой – находящийся в глубоком кризисе греческий полисный мир. Утвердив свою власть на Македонском побережье, Филипп в 353 г. до н.э. впервые вмешивается в греческие дела. Он выступил на стороне дельфийской коалиции (главными членами которой были фиванцы и фессалийцы) против «святотатцев» фокидян и поддержавших их афинян в Священной войне. После его смерти его главный оппонент Демосфен сказал о Филиппе: «Во-первых, он распоряжался своими подчиненными сам полновластно, а это в делах войны самое важное из всего. Затем его люди никогда не выпускали из рук оружия. Далее, денежные средства у него были в избытке. И делал он то, что сам же и находил нужным, причем не объявлял об этом наперед и не обсуждал открыто на совещаниях. Не привлекался к суду, никому не должен был давать отчета – словом, был сам над всем господином, вождем и хозяином. Ну а я, поставленный один на один против него (справедливо разобрать и это), над чем имел власть? Ни над чем!» [255] Филипп вошёл в Грецию не как завоеватель, но по приглашению самих греков, чтобы наказать жителей Амфиссы в Центральной Греции за самовольный захват священных земель. Однако после разорения Амфисс царь не спешил удаляться из Греции. Благодаря энергичным усилиям Демосфена, давнего противника Филиппа, быстро образовалась антимакедонская коалиция; к союзу был привлечён город Фивы, до сих пор бывший в союзе с Филиппом. Он, видимо, понимал, что, несмотря на скудость его средств, по политическим причинам ни один союз городов-государств не сумеет эффективно противостоять ему. Он также сознавал, что его народ, презиравший греков, не примет добровольно греческого образа жизни и он не сможет инкорпорировать греков, как он инкорпорировал фракийцев и иллирийцев, в свою империю. Тогда он продумал иную формулу объединения – ассоциацию, в которой полисы сохраняли свое лицо, а он получал господство над ними [256]. Создание ассоциации вовлекло бы его в конфликт с Персией, и таким образом объединение греческих полисов под эгидой Македонии стало бы началом Крестового похода греков против Персии. Такое выступление должно было объединить эллинов. Филипп привлек к своему двору множество греков. И заставил своих придворных говорить на афинском диалекте [257]. Он был человеком дальновидным и понимал, что в существующих обстоятельствах для войны требуются профессионалы, но более преданные, чем наемники. Он решил добиться нужного сочетания, создав профессиональную армию из призванных на службу ополченцев. Сравнивая в «Третьей Филиппике» (48–51) тактику Филиппа с традиционными методами ведения войны, Демосфен пишет: «Ни одна отрасль не сделала больших успехов и не развивалась так сильно, как военное дело. Прежде всего тогда лакедемоняне, как я слышу, да и все остальные, в течение четырех или пяти месяцев, как раз в самую лучшую пору года, вторгнутся, бывало, опустошат страну противников своими гоплитами, то есть гражданским ополчением, и потом уходят обратно домой. Это был до такой степени старинный, или, лучше сказать, такой правомерный образ действий, что даже не покупали ни у кого ничего за деньги, но это была какая-то честная и открытая война… наоборот, вы слышите, что Филипп проходит куда ему угодно, не с помощью войска гоплитов, но окружив себя легковооруженными, конницей, стрелками, наемниками – вообще войсками такого рода. Когда же с этими войсками он нападает на людей, страдающих внутренними недугами, и никто не выступит на защиту своей страны вследствие взаимного недоверия, вот тогда он установит военные машины и начнет осаду. И я не говорю уж о том, что ему совершенно безразлично, зима ли в это время или лето» [258]. Давняя вражда Афин и Фив уступила место чувству опасности от возросшего могущества Македонии. Соединённые силы этих государств пытались выдавить македонян из Греции, но безуспешно. Наконец, в 338 г. до н.э. произошло решающее сражение при Херонее, положившее конец величию Древней Эллады. В ходе сражения македонский царь Филипп II разгромил объединенную армию греческих городов-государств. Диодор назвал численность македонского войска в 30 тысяч пехоты и 2 тысячи конных. Считается, что силы противников были примерно равны. На основании скудных свидетельств Диодора и Полиена можно восстановить примерный ход событий. Филипп доверил 18-летнему Александру командовать конницей на левом крыле, сам же руководил фалангой. Зная пылкость афинян в бою, Филипп решил сначала измотать их. По приказу Филиппа фаланга сомкнула ряды и, прикрываясь щитами, стала медленно отступать. Прием этот был отработан еще в боях с фракийцами. Афиняне с криками «Погоним их до сердца Македонии» бросились вперед. Когда атакующее войско расстроило ряды и вышло на равнину, Филипп бросил фалангу в наступление. Упав духом, большинство греков бежало. Бежал и знаменитый афинский оратор и политик Демосфен, усилиями которого была организована антимакедонская коалиция греческих городов. Все более широкое использование наемников во время и после Пелопоннесской войны подорвало мощь городов-государств, обезоружив их граждан и отдав их безопасность в руки людей, которые не чувствовали никаких обязательств перед городами. Другим следствием бесконечных войн было возникновение городской плутократии и обеднение населения – то есть появление антагонистических классов, которое подрывало единство городов. В Афинах следствия этих перемен были описаны Платоном: «В демократическом государстве нет никакой надобности принимать участие в управлении, даже если ты к этому и способен; не обязательно и подчиняться, если ты не желаешь, или воевать, когда другие воюют, или соблюдать, подобно другим, условия мира, если ты мира не жаждешь» [259]. Персия, уже проиграв грекам на поле боя, взяла реванш, натравливая греческие города друг на друга и тем ослабляя их все. Они вернули себе греческие города Малой Азии. Уничтожив следствия греческих побед. Это было очень похоже на действия Цзинь в Великой степи. Не имея возможности открыто вторгнуться туда своими армиями… они – ну, в общем, делали то же самое. Наконец, у греков появился свой идеолог единения и похода в Персию. И он поддержал именно Филиппа с его македонцами. Из-за того, что между городами-государствами постоянно тлела междоусобная вражда, а их политика определялась эмоциональными выступлениями в Совете, Филипп, искусный в ведении войны и последовательный в проведении внешней политики, сумел превратить Македонию из темного варварского государства в ведущую мощную державу. Настолько велики были его достижения, что в год его триумфа Исократ, к этому времени уже девяностолетний старец [260], обратился к тезисам своего «Панегирика» 380 г. до н.э. и в «Филиппике» предложил Филиппу общую Панэллинскую программу. «Мы воюем друг с другом из-за пустяков», – писал он и добавлял, что для Эллады нет иного пути жить в мире, «кроме желания ведущих государств… перенести войну в Азию. Поэтому, – продолжал он, – я намереваюсь посоветовать тебе стать хранителем гармонии в Элладе и вождем военной экспедиции против варваров (то есть персов). Употреби убеждение в одних случаях и примени силу в других; однако те, кто мыслит трезво, не должны начинать войны в стране персов, пока кто-нибудь не замирит эллинов и не заставит отказаться от их теперешней глупости». Исократ иронически отзывался о кажущемся могуществе персов [261]. Исократ полагает: чтобы завоевать Персию, Филиппу следует сначала освободить покоренные ионийские города: «Обещай им свободу, и пусть твое слово облетит всю Азию». Покончив с этим, советует он далее, надо разрушить все Персидское царство. А если не получится, то, по крайней мере, отобрать у персов как можно больше территории, затем построить города на всем завоеванном пространстве и заселить их колонистами из числа тех, кто сейчас бродит по Греции в поисках пропитания и страшит всех, кто им встретится. «Если мы не предоставим им надлежащих условий для жизни, их количество будет все возрастать, и они станут для эллинов несчастьем. Их надо поселить на границах Эллады, чтобы они стали барьером для внешних вторжений» [262]. И дальнейшие действия самого Филиппа, а потом и Александра Филипповича, в общем, выполнили его программу. Они объединили силы македонцев и греков, разгромили и завоевали Персию. У Александра, ставшего Великим, рождается мысль, схожая с идеей императора монголов: создать на просторах Евразии мировую империю, в которой не будет войн, а люди и народы будут обогащать знания и умения друг друга. Именно поэтому Александр не мог остановиться в Персии. Он двинулся дальше. В Индию. В Средней Азии, на берегах реки Сырдарьи, в районе нынешнего таджикского Ходжента, тактика греко-македонского строя с опорой на фалангу потерпела первое и полное фиаско в столкновении с кочевниками-скифами – саками. Зато скифы пополнили македонскую армию. Александр сделал более гибкой тактику. И решился на поход в сказочную Индию. Где попал в последнюю свою большую битву. Которая стала самой тяжёлой и страшной из всех его сражений. ГИДАСП. Битва на Гидаспе (июль 326 г. до н.э.) – сражение Александра Македонского с войском индийского царя Пора на реке Гидасп (восточный приток великого Инда). Македонские войска разгромили армию индийцев, после чего их царь Пор, попавший в плен, стал союзником и вассалом Александра Македонского. Сражение стало последней из крупных битв в биографии Александра. Вскоре после него он прекратил свой победоносный 10-летний поход на Восток и вернулся в Персию. Когда вся территория Персидской державы была включена в состав империи Александра Македонского, Александр приступил к расширению владений за счёт новых стран, следуя идее стать владыкой всего цивилизованного мира. Спустя 8 лет после вторжения в Азию Александр вступил в сказочную для греков Индию. Еще во время пребывания Александра в Согдиане к нему явился индийский раджа Таксил, чьи владения находились почти сразу за Гиндукушем, и предложил союз. Условия договора были просты: очевидно, Таксил признавал Александра своим владыкой и обязался снабжать армию «царя Азии» всем необходимым, а Александр соглашался помочь Таксилу в войне, которую тот вел с соседями – Абисаром Кашмирским и Пором. Убедившись, что тыл достаточно крепок (гарнизон, оставленный в Бактрии, составлял 10 000 пехоты и 3500 всадников, а в Согдиане ещё 3000 пехотинцев), Александр принял «приглашение» Таксила. Впрочем, для вторжения в Индию ему вряд ли ещё требовалось чье-то приглашение. Скорее всего, союз с Таксилом послужил удобным поводом для вмешательства в индийские дела и распространения своей власти (и своего пространства) дальше на восток. Бытует мнение, что Александр стремился к мировому господству. В подтверждение обычно приводятся отрывки из его речей. Так, Арриан вкладывает в уста Александра фразу о желании дойти до Ганга – предела Ойкумены в представлении древних географов. Но логично предположить и то, что Александр, унаследовавший от Ахеменидов титул царя Азии, только добивался соответствия означающего означаемому: поскольку владения Ахеменидов включали в себя Северо-Западную Индию до Инда и поскольку он – преемник персидских царей, все их земли должны принадлежать ему. Если о землях до Инда было известно хоть что-то – из записок мореплавателя Скилака, спустившегося по Инду до океана, и Ктесия, придворного лекаря Артаксеркса II, – то о территориях за Индом никто не знал ничего. Армия шла в неизвестность, полагаясь лишь на проводников, предоставленных Таксилом. И, кстати сказать, это была уже совсем не та армия, которая весной 334 г. переправилась через Геллеспонт. Другие солдаты, другие полководцы, иные цели – не освобождение, не мщение, а не завуалированнное пропагандистскими уловками завоевание. Среди множества сражений, которые велись захватчиками, вторгавшимися на индийские равнины с северо-запада, первым, записанным в истории, было сражение при Гидаспе [263]. Наслышанные о подвигах Александра мелкие индийские цари сдавали свои города грозному македонскому войску. Ими двигал не только страх, но и определённый людской интерес – за счёт македонской армии они расширяли владения и усиливались против соперников. После форсирования Инда Александр, продвигаясь на восток, в июле 326 г. до н.э. подошёл к реке Гидасп (теперь река Джелум (Jhelum) в Пакистане), крупному притоку Инда с восточной стороны. За Гидаспом Александра ожидал местный царь Пор. Арриан назвал май как месяц битвы, однако в другом месте он оговорился, что битва произошла после июня, что согласуется с датой, названной Диодором. Курций также рассказывает об этой встрече: «Александр, считая, что слава его имени может склонить Пора к сдаче, отправил Клеохара объявить Пору, что тот должен уплатить дань и встретить царя у границы своего государства. Пор ответил, что лишь одно из этих требований будет исполнено: он встретит вступающего в его страну царя, но сделает это с оружием в руках». По Диодору, царь Пор имел 50 тысяч пехоты, 3 тысячи конных, тысячу колесниц и 130 слонов. Плутарх сообщает только о 20 тысячах пехоты и 2 тысячах конных у Пора. Однако, если учесть, что, как и в боях с персами, число противника увеличивалось, скорее всего, индусов было раза в 3 раза меньше. Около 10 000 пехоты, 1000 конницы, 100 колесниц и 40–50 слонов. Ведь это была армия частного властителя. Наиболее грозной силой в индийском войске являлись боевые слоны, живые танки античной эпохи. Поэтому индусов и не напрягало численное превосходство опытного противника. Хотя, если честно, слоны тоже не были абсолютной панацеей в бою от всего. При всей их силе и потенциальной эффективности слоны имели также и серьезные недостатки. Самым большим и явным недостатком слонов в бою была их склонность к паническому бегству. Когда они ранены, испуганы или взбешены вражескими атаками или уловками, когда их погонщики ранены или убиты, они могут понестись по полю боя, сметая все на своем пути, включая собственных воинов. Многие битвы были проиграны именно потому, что собственные слоны, поддавшись панике, бежали тараном сквозь свои же боевые порядки. Существуют также упоминания о наличии у погонщиков деревянных молотков, чеканов, которые они применяли, чтобы убить своих слонов, если это необходимо. Но в родном климате они были, очевидно, более «устойчивы» физически, а значит, и психологически. И чаще применялись. Основой армии Александра, кроме македонцев, греков и фракийцев, были скифы. В битве при Гавгамелах македонцы захватили у персов 15 слонов, но реального боевого столкновения с грозными животными ещё не имели. Легковооружённая пехота индов служила тогда в основном для защиты слонов от нападения сбоку и с тыла. Основным оружием пехоты являлись большие луки, способные метать тяжёлые стрелы, копья и дубины. В колесницы, по словам Курция, впрягалось по четыре лошади, экипаж квадриги состоял из 6 человек: два лучника, два щитоносца для ближнего боя и возницы. В отличие от персидских серпоносных колесниц, на индийских колесницах серпы, ножи и лезвия не крепились. Индийская кавалерия, судя по всему, также уступала персидской по вооружению. Вся ставка делалась на слонов. Источники не сообщают о численности армии Александра Македонского, однако на основании подробного перечисления Аррианом македонских подразделений и их союзников можно оценить силы Александра примерно в 10 тысяч конных и 30 тысяч пехоты, из которых 5 тысяч составляли союзные индийцы от царя Таксила. Начальным пунктом этой знаменитой кампании Александра были Таксилы. И можно принять за истину, что, пока там отдыхала его армия, он узнал от индийского царя Таксила все, что было необходимо, о природе страны, которую он собирался пройти, и о наиболее удобных маршрутах [264]. Армии Пора и Александра разделяла река Гидасп, шириной в 4 стадии (примерно 700 м). По сообщению Курция, полноводная в это время года и с сильным течением. Лагеря царей находились напротив друг друга. Вдоль реки Пор выставил сторожевые отряды, чтобы заранее узнать о переправе македонцев и сбросить их в воду. Александр со своей стороны постарался ввести противника в заблуждение. Он разослал свои отряды по реке, имитируя переправу то в одном, то в другом месте, пока инды не перестали обращать внимания на манёвры македонцев. Александр также запустил слух о планах дождаться спада уровня воды, с тем чтобы форсировать Гидасп вброд. Когда бдительность Пора притупилась, Александр решил приступить к переправе. Армия была разделена на 3 части. Отряды численностью примерно в 10 тысяч солдат под командованием Кратера, включая 5 тысяч союзных индов, были оставлены в лагере напротив стоянки Пора. С приказом начинать переправу, только когда Пор будет вынужден уводить войска, и прежде всего слонов. Второй части армии численностью примерно тоже около 10 тысяч был дан приказ начинать переправу примерно в 10–12 км от базового лагеря, в то время когда Пор ввяжется в сражение с Александром. Сам Александр с 3-й частью армии собирался незаметно переправиться под прикрытием лесистой горы и острова в месте, отстоявшем от лагеря на 150 стадий (прим. 25 км). Такое разделение сил, по замыслу Александра, не позволит Пору сосредоточить силы для атаки уязвимых в момент переправы македонцев. Александр вёл отборные войска: эскадроны гетайров числом около 2 тысяч, отборных конных скифов, корпус щитоносцев, два полка фаланги и лёгкую пехоту с лучниками. Всего под его началом, по словам Арриана, было 5 тысяч конных и до 6 тысяч пехоты. Тайные приготовления к переправе, сделанные ночью, маскировал проливной дождь. К утру дождь стих, и переправа началась неожиданно для индов. Пехота пересекала реку на вёсельных судах, конница плыла на набитых сеном кожаных мехах. По ошибке сначала высадившись на остров, македонцы были вынуждены переходить вброд на другой берег Гидаспа. Переправа успешно завершилась, прежде чем передовой отряд противника под командованием сына Пора прибыл к месту. Александр считал, наверно, что его конница превосходит вражескую. Как качеством своего вооружения, так и боевым опытом. Он решил вести вперед своих гетайров, поддержанных с тыла лучниками Таврона, пока греческая пехота завершит переправу через реку и медленно двинется за ним [265]. Сын царя Пора прибыл к месту высадки Александра с несколькими сотнями конных и колесницами (Плутарх). Александр бросил на них свою лучшую конницу, значительно превосходящую числом. Колесницы вязли в грязи вследствие ночного ливня, на них нельзя было наступать, и отступать тоже оказалось невозможным. Всех их захватили, перебив экипажи; пал и сын Пора. Тогда Пор двинул свою армию навстречу Александру, оставив несколько слонов и небольшую часть войск в лагере, чтобы воспрепятствовать переправе Кратера. На ровном месте Пор построил войско следующим образом: впереди слоны в одну линию с равными промежутками между ними. За слонами пехота индов; конницу Пор расположил по флангам, а перед конницей поставил колесницы. Он даже не думал, что враги отважатся пройти между слонами. Ни всадники, поскольку если не люди, то, во всяком случае, лошади должны испугаться, ни тем более пехота, которую отбросят при помощи слонов воины первой линии и затем растопчут эти же слоны [266]. Александр решил атаковать войско Пора, не дожидаясь переправы остальных частей своей армии. Удар конницы он направил на левый фланг индов, против их всадников. Военачальник Александра Кен атаковал правый фланг Пора. Наступать на слонов в лоб македонцы не решались. Сначала тысяча конных лучников засыпала индов градом стрел, затем Александр окружил левый фланг индов своими эскадронами. Колесницы были быстро выведены из строя македонской кавалерией. Конница Пора бросилась под защиту слонов, но делала вылазки при удобном случае. Вожаки слонов повели животных на всадников Александра, но те могли увернуться от неповоротливых животных, так что тяжесть борьбы с ними выпала на долю македонской пехоты. Пехота индов старалась держаться позади слонов, атакуя в промежутках между ними. Сражение превратилось в свалку, где преимущество и победа достаются тому, кто лучше управляет отрядами. У Пора очень скоро армия превратилась в огромную толпу; инды, конные и пешие, искали спасения за слонами, но страдали от них ещё больше, чем от противника. Арриан пишет: «Македонцы, если вокруг было просторно и они могли напасть на боевых слонов, улучив удобный для себя случай, обычно разбегались, когда животные устремлялись на них, а когда они поворачивались, преследовали их и метали копья. Инды, двигавшиеся между слонов, особенно от них пострадали». Это было сражение, не похожее ни на одно прежнее. Слоны врывались в ряды пехоты, поворачивались, и в этом месте густого строя македонцев как не бывало. Однако в решающий момент, переправившись через реку, Кен атаковал индийцев с тыла [267]. И это стало решающим моментом сражения. Скоро слоны, оставшиеся в живых, повернули назад. Александр конницей окружил всё войско индов, которое, сдавленное в узком месте, больше не представляло боевой силы. К Александру подошли другие его отряды, без помех переправившиеся через Гидасп, и приступили к истреблению индов, сменив уставших за 8 часов боя воинов Александра. После сражения Александр дал месяц отдыха своей армии, основал город Никею на месте тяжёлой битвы, а затем двинулся дальше на восток. Однако на подходе к реке Ганг македонцы, услышав об огромных новых армиях и тысячах боевых слонов за Гангом, отказались следовать за своим царём. Таким образом, сражение на реке Гидасп, первая же битва македонцев со слонами, остановило продвижение великого завоевателя на Восток. И всё-таки, что мы имеем? То, что 10 000–15 000 воинов разбили тоже около 10 000 куда менее опытных воинов, несмотря на их слонов. Опыт, навыки, слаженность всей армии – при несхожести и асимметричности аргументов в бою таких разных по своей структуре сил – взяли верх. Так же потом монголы побеждали хорезмшахов, а ещё позже гренадёры и конные латники Кутузова и Бонапарта убедительно крушили всех пруссаков, австрийцев, турок, кроме друг друга. Царь Филипп превратил Македонию в мощнейшее государство Греции, а походы его сына Александра привели к расширению границ греческого мира вплоть до Индии. И всю свою недолгую жизнь Александр разыгрывал рискованный гамбит с ойкуменой, мечтая осуществить божественную идею – соединить все народы мира, возведя их в единый общечеловеческий стандарт. «Македонский гамбит» считается одним из наиболее выдающихся образцов военной стратегии [268]. До поры средиземноморский ландшафт вмещал в себя все возникавшие в его пределах социокультуры. Но с вторжением в Средиземноморье «сухопутной» социокультуры персов вдруг выяснилось, что ландшафт – ойкумена – тесен даже для «своих» [269]. Требовалось раздвинуть его границы, иначе теснота грозила обернуться гибелью ландшафта. И миссия эта выпала Македонии как самой молодой и потому наиболее пассионарной социокультуре Восточного Средиземноморья [270]. Столкновение цивилизаций (в том всеобъемлющем смысле, который придали этому словосочетанию современные политологи) привело к расширению ойкумены вплоть до Индии. И обернулось в итоге возникновением синкретической «западно-восточной» цивилизации – эллинизма [271]. При этом Македония принесла себя в жертву идее средиземноморской цивилизации. История создания, возвышения и упадка Македонской империи представляет собой, если воспользоваться шахматной терминологией, весьма классический вариант королевского гамбита – жертва «королевской пешки» позволила средиземноморской цивилизации получить стратегическую инициативу в противостоянии «Запад – Восток». Причем ход оказался настолько эффективным, что последствия его ощущались и продолжают ощущаться на протяжении двух с половиной тысяч лет [272]. Как государственное образование Македонская империя просуществовала недолго – особенно в сравнении с пришедшей ей на смену империей Римской или более поздними Византийской и Британской. Но как образование социокультурное она в известной степени существует и по сей день [273]. Первое, НЕОСОЗНАННОЕ ЕВРАЗИЙСТВО. А «македонский гамбит» вошел в историю человечества как один из наиболее выдающихся образцов большой стратегии… Пускай самопожертвование самой Македонии было, если допустимо так выразиться, бессознательным [274]; пускай оно в полном соответствии со сформулированным в гораздо более поздние времена принципом (а ныне почти каноном) диктовалось ситуацией «вызова-и-ответа» [275].
Конец ознакомительного фрагмента.