Мифы Ктулху
Шрифт:
Я разжился раздолбанной пишущей машинкой, пачкой дешевой бумаги и несколькими листами копирки. Где брать сюжеты, меня не смущало. Есть ли тема богаче, чем бескрайние пределы красочного воображения? Я стану писать об ужасе, страхе и загадке по имени Смерть. По крайней мере, так я полагал в своей простодушной неопытности.
Первые же мои попытки вскорости убедили меня, что затея моя с треском провалилась. О позор, о горе — я не достиг желаемой цели! Мои яркие грезы, будучи перенесены на бумагу, превращались всего-навсего в бессмысленный набор громоздких прилагательных, а обычных слов для описания благоговейного ужаса перед неведомым я не находил. Первые мои писания — эти жалкие, беспомощные
Но хочешь не хочешь, а жить надо. Медленно, но уверенно я приводил свой стиль в соответствие с идеями. Прилежно экспериментировал со словами, фразами, синтаксисом. Сочинительство — это труд, тяжкий труд! Со временем я научился работать не покладая рук. И вот наконец один из моих рассказов встретил благосклонный прием, затем второй, и третий, и четвертый. Я понемногу овладевал наиболее расхожими приемами профессии, будущее уже не казалось столь беспросветным. Со спокойной душой вернулся я к своим грезам и к обожаемым книгам. Рассказы снабжали меня скудными средствами к существованию, и до поры этого хватало. Но — недолго. Погубила меня несбыточная мечта по имени честолюбие.
Мне захотелось написать настоящий рассказ — не шаблонную однодневку вроде тех, что я поставлял в журналы, но подлинное произведение искусства. Создать такой шедевр — вот что стало моим идеалом. Писателем я был довольно посредственным, но не только из-за погрешностей техники. Мне казалось, проблема заключается в самом содержании. Вампиры, упыри, волки-оборотни, мифологические чудовища — такого рода материал особой ценности не представляет. Избитые образы, затертые эпитеты, банально антропоцентрический взгляд на вещи — вот что препятствует созданию по-настоящему хорошего страшного рассказа.
Так нужно измыслить новую тематику, действительно необычный сюжет! Ах, если бы только удалось придумать что-то тератологически невероятное! [49]
Я мечтал узнать, о чем поют демоны, перелетая между звездами, услышать голоса древнейших богов, когда они нашептывают свои тайны гулкой бездне. Я стремился изведать ужасы могилы, поцелуй могильного червя на языке, холодные ласки гниющего савана на теле. Я алкал знания, что таится в глазницах мумий, жаждал мудрости, ведомой только змею. Вот тогда я и впрямь стану писателем и надежды мои сбудутся в полной мере.
49
…что-то тератологически невероятное! — Тератология — раздел медицины, зоологии и ботаники, изучающий аномалии, пороки и уродства человека, животных или растений.
Я искал выход. Ненавязчиво начал переписку с отдельными мыслителями и визионерами со всех концов страны — с отшельником из западных холмов, с ученым из северной глуши, с визионером-мистиком из Новой Англии. От него-то я и узнал о древних книгах, сосудах тайного знания. Он опасливо цитировал легендарный «Некрономикон» и робко упоминал о некоей «Книге Эйбона», что, по слухам, превосходила разнузданной кощунственностью даже последний. Сам он некогда изучал эти тома первобытного ужаса, но вовсе не хотел допускать, чтобы я зашел слишком далеко. Еще мальчишкой он много чего наслушался в кишащем ведьмами Аркхеме, где и по сей день злобно скалятся и рыщут древние тени, а с тех пор мудро избегал запретных знаний наиболее черного толка.
Наконец, после долгих уговоров с моей стороны, он неохотно согласился снабдить меня именами тех, кто, по его мнению, мог посодействовать мне в моих поисках. Сам он был блестящим писателем и пользовался широкой известностью среди истинных ценителей,
Как только в руках у меня оказался бесценный список, я начал масштабную почтовую кампанию с целью получить доступ к заветным томам. Мои письма летели в университеты, в частные библиотеки, к признанным провидцам и главам тщательно засекреченных культов не вполне ясного предназначения. Разочарование было моим уделом.
Если ответы и приходили, то явно недружелюбные, чтобы не сказать враждебные. По-видимому, предполагаемые хранители запретного знания вознегодовали, что назойливый любопытный чужак посягнул на их секреты. Вскоре я получил по почте несколько анонимных угроз; был еще один телефонный звонок крайне пугающего характера. Но это все меня не особо беспокоило; куда досаднее было сознавать, что попытки мои не увенчались успехом. Отказы, отрицания, отговорки, угрозы — они ничем не могли мне помочь. Нужно было искать в других местах.
Книжные лавки! Возможно, на какой-нибудь заплесневелой, позабытой полке я отыщу то, что мне нужно?
Так начался мой нескончаемый поход за книгами — поход, сопоставимый с крестовым! Я научился с непоколебимым спокойствием сносить бесконечные разочарования. В обычных магазинах никто, похоже, слыхом не слыхивал ни о зловещем «Некрономиконе», ни о пагубной «Книге Эйбона», ни о пугающих «Культах вампиров».
Но упорство рано или поздно окупается. В обшарпанной книжной лавчонке на Саут-Дирборн-стрит, среди пыльных полок, явно позабытых во времени, поиски мои завершились. Там, надежно втиснут между двумя изданиями Шекспира прошлого века, стоял массивный черный фолиант с железными украшениями на обложке. По железу вилась ручная гравировка: «De Vermis Mysteriis», или «Тайные обряды Червя».
Владелец не смог внятно объяснить, как к нему попала эта книга. Возможно, что много лет назад, в партии купленных по дешевке подержанных книг. Он явно не подозревал о ее истинной природе: я приобрел драгоценный том всего за доллар. Продавец завернул мне увесистый фолиант, очень довольный, что нежданно-негаданно сбыл его с рук, и благодушно со мной распрощался.
Я поспешил прочь, с драгоценным трофеем под мышкой. Что за находка! Мне уже доводилось слышать об этой книге. Автор ее, Людвиг Принн, был сожжен инквизиторами на костре в Брюсселе в самый разгар охоты на ведьм. Странный персонаж — алхимик, некромант, слыл чародеем, якобы дожил до немыслимого возраста, когда наконец был предан огню руками светских властей. Утверждал, что единственным пережил злополучный Девятый крестовый поход и предъявлял в качестве доказательств тронутые плесенью официальные документы. Действительно, в старинных хрониках в составе гарнизона Монсеррата упоминался некий Людвиг Принн, но скептики заклеймили Людвига помешанным самозванцем, не отрицая, впрочем, его возможного происхождения от воина-тезки.
Людвиг объяснял свои познания в колдовстве тем, что провел несколько лет в плену среди чародеев и чудотворцев Сирии, и правдоподобно, как само собою разумеющееся, рассказывал о своих встречах с джиннами и ифритами древних восточных мифов. Известно, что он какое-то время жил в Египте; среди ливийских дервишей до сих пор рассказывают легенды о деяниях старого провидца в Александрии.
Как бы то ни было, свои последние годы он провел на родине, в низинах Фламандии, где вполне предсказуемо обосновался среди руин дороманской гробницы в лесу под Брюсселем. По слухам, Людвиг окружил себя там целым сонмом фамильяров и фантомов, вызванных жуткими заклинаниями. В сохранившихся рукописях о нем сдержанно сообщается, что ему-де прислуживали «незримые домочадцы» и «присланные со звезд помощники». Крестьяне ночью в лес не заходили: им куда как не нравились летевшие к луне звуки и они ничуть не стремились увидеть своими глазами, чему поклоняются на древних полуразвалившихся языческих алтарях в мрачных, темных лощинах.