Мифы о восстании декабристов: Правда о 14 декабря 1825 года
Шрифт:
Соратник Герцена Огарев не видел в военных поселениях вовсе ничего, кроме присущего Аракчееву стремления к беспредельной дисциплине: «Александр I, все более и более мучимый мыслью об убийстве отца, в котором был невинным участником, и мистицизмом, и недоверием к людям, решительно подпал под влияние <…> Аракчеева <…>. Аракчеев мешал ему делать что-нибудь для освобождения России».
Несимпатичному графу Аракчееву современники и потомки отвели незавидную роль ответственного за все минусы политики Александра I – совсем
– Петька, кто взял Бастилию?
– Василий Иванович, сколько ж можно! Как кто что взял, так сразу – Петька!
Как раз упорное расширение военных поселений инициировалось отнюдь не Аракчеевым: хотя тот и стоял, как упоминалось, у истоков этой идеи, но вовсе не собирался придавать ей столь всеобъемлющий характер. Лишь убедившись в неколебимости желаний и стремлений царя, «Аракчеев, твердо решив ни с кем более не делить своего первенствующего положения, всецело взял на себя дело военных поселений, которому он сам не сочувствовал, против которого первоначально пытался возражать», – отмечал историк начала XX века А. А. Кизеветтер, автор солидного исследования «Император Александр I и Аракчеев».
В своих стремлениях император следовал идеалу, заложенному Пугачевым и развитому впоследствии Лениным. Ведь и последний собственными деяниями создал «разруху» и низвел Россию до положения крестьянской страны, управляемой диктаторским аппаратом. Разумеется, заранее Ленин вовсе не собирался по-пугачевски грабить российских крестьян, оставшихся единственными производителями жизненных припасов, а продумывал глубокомысленные варианты преобразования управления не только Россией, освобожденной от гнета капиталистов и помещиков, но и всем человечеством – вроде смехотворного отмирания государства при коммунизме!
Вот и Александр I, как и его отец, считал помещиков бесполезными паразитами – не на службе, конечно, куда и Павел, и Александр их усиленно зазывали (да и на кого им еще оставалось опираться в государственном управлении?!), а в деревенском хозяйствовании. Притом Александр вовсе не был сторонником свободного крестьянского труда, а вполне определенно склонялся к принудительной организации сельского хозяйства. По сути, он желал видеть себя в России единственным помещиком – не только из корысти и честолюбия, но и из государственных интересов, как он их понимал.
Печальная суть истории России в том, что этот общий «идеал», восходящий к оккупационной системе Петра I, на протяжении нескольких столетий оставался центром российской идеологической мысли, вокруг которого происходили и теоретические споры, и велась нешуточная политическая борьба.
Сознаемся, что вовсе не нами впервые отмечены параллели между революционерами других времен и Александром I с его ближайшими родственниками. Еще в 1834 году, беседуя с одним из братьев Александра, великим князем Михаилом Павловичем, А. С. Пушкин заявил: «Вы истинный член вашей семьи: все Романовы революционеры и уравнители» — а ведь Пушкин был одним из немногих, понимавших толк в русской истории!
Итак, на Россию обрушилось создание военных поселений. Дело было серьезным, и всполошились не только те, кого это непосредственно коснулось.
П. И. Пестель, С. П. Трубецкой и другие идеологи занялись
Трубецкой обратил внимание на то, что военные поселения формируют совершенно новый социальный класс, который по самой своей сути может получить антидворянскую и вообще антинародную направленность: поселения составят «в государстве особую касту, которая, не имея с народом почти ничего общего, может сделаться орудием его угнетения», и, «составляя особую силу, которой ничто в государстве противостоять не может, сама будет в повиновении безусловном нескольких лиц или одного хитрого честолюбца» — суть намерений царя от него не ускользнула, да и в 1920 год он провидчески заглянул!
Еще более четкими оказались рассуждения Пестеля, мечтавшего об освобождении поместий от крепостных, сохранении земель в дворянских руках и создании фермерства на помещичьей земле. Они камня на камне не оставляют от идеи национализации сельского хозяйства:
«Фермеры живут <…>на земле крупных помещиков, которым они выплачивают ренту и землю которых они обрабатывают на собственный капитал и по своему усмотрению. Фермеры являются капиталистами земледельческого класса. Система фермерства встречается только в странах, где среди земледельцев образовался класс капиталистов, как, например, в Англии, Голландии, Ломбардии и в некоторых провинциях Дании и Германии. <…>
Целью правительства должно быть последовательное освобождение класса земледельцев для того, чтобы между ними могли образоваться капиталисты, которые получили бы возможности стать фермерами. <…>
Самое трудное – это установить обязанности крестьянина по отношению к землевладельцу. Но все эти трудности – эти барщины, десятины, денежные уплаты – кончаются, когда имеются фермеры. Землевладелец знает только своего фермера, с которым он заключил контракт на ренту, а дело найма рабочих касается уже самого фермера.
Правительство может оказывать поддержку системе фермерства <…>.
Земледельцы составляют самый многочисленный класс. Их богатство, их благосостояние составляет большую часть национального богатства. <…>
Разница между рабом и свободным фермером велика. <…>
Мелкое хозяйство мало соответствует прогрессу земледелия, ибо дает малый доход, при котором невозможно производить значительные улучшения. <…>
Фермер тратит в течение некоторого времени почти весь доход на улучшения в надежде получить больший через несколько лет. Правительство не может вести таких расчетов. В управлении имениями оно преследует чисто финансовые цели; оно стремится исключительно к увеличению ежегодного дохода. Расходы не позволяют ему делать большие сбережения из чистой прибыли, поэтому правительство не в состоянии предпринимать крупных улучшений. <…>
Еще хуже – отдать землю крестьянам. Здесь речь идет <…> о капитале и просвещении, а крестьяне не имеют ни того, ни другого. <…>