Миг власти московского князя [Михаил Хоробрит]

Панова Алла Георгиевна

Доспехи, как и оружие, были выкованы мастерски, но особо выделялась одна кольчуга. Уж не говоря о том, что все ее кольца ковались отдельно, так еще и ряды обычных колец чередовались с рядами зерен [41] , а каждые четыре зерна соединялись меж собой кольца­ми. Знатоку было без объяснений ясно, что все это при­давало кольчуге особую прочность.

Князь и так и этак покрутил кольчугу, которая бы­ла не только прочна, но, к его удивлению, оказалась даже легче, чем обычные доспехи, и отдал ее Никите, а сам взял с прилавка харалужный [42] нож. Он привлек

внимание князя своей необычной рукоятью: причуд­ливая змейка, обвив ее, вытянула свою изящную голо­ву к переливающемуся лезвию.

41

…чередовались с рядами зерен… — Кольцо с небольшим выступом впереди называлось «ржаным зерном».

42

Харалужный — от харалуг — персид. каралук — бу­лат, сталь.

— Знатный, знатный у тебя товар! — еще раз по­хвалил мастера Михаил Ярославич, не выпуская ножа из рук, поворачивая его во все стороны, затем, крепко сжав рукоять, сделал несколько резких взмахов, слов­но нанося удары невидимому противнику, и снова с удовлетворением повторил: — Верно, знатный!

Кузнецу было приятно слышать похвалу из уст та­ких знатоков. Был он не только по характеру твердым человеком, но и немногословным, а потому лишь насу­пился от смущения, не зная, как ответить, однако, ка­жется, никто из увлеченных разглядыванием оружия и доспехов кузнеца даже не замечал.

«Надо ж, каков молчальник, — думал в это время посадник, посматривая то на князя, то на кузнеца, то на его именитых покупателей. — Когда это было ви­дано, чтоб Кукша сам на торг явился. Лавка-то его, по­читай, никогда и не открывалась, вон петли у двери ржа совсем съела, и сквозь крышу снег летит. Все за его поделками на самый край посада, к кузне, путь держали. Ему, видишь ли, горн оставить нельзя, а тут, ишь ты, — пожаловал! Принарядился, даже рожу за­копченную оттирал, да разве всю копоть отскоблить».

Василий Алексич ворчал про себя и даже сплюнул от досады, вспомнив, как прошлой зимой, когда захо­тел приобрести меч для сына, вынужден был добирать­ся до кузницы по сугробам, завалившим посад, по­скольку посланный им бестолковый холоп принес сов­сем не то, что хотелось посаднику.

Ни для кого упрямый Кукша не делал исключения, ни для вятших, ни для мизинных — со всеми вел раз­говор у кузницы, откуда вытаскивал на свет свои по­делки. А поскольку руки у мастера были, как говорит­ся, золотыми, то никто не держал обиды на него за строптивый нрав. Правда, некоторые считали, что во­все не в строптивости дело, а в том, что человек доро­жит своим временем и по достоинству ценит свою рабо­ту, а потому и не зазывает покупателей — они сами к нему идут, отбоя от них нет.

Все это посадник хорошо знал, но ворчал для по­рядка, а сам с удовольствием наблюдал за тем, какое впечатление произвело мастерство Кукши на князя и его сотоварищей.

Не без удовольствия наблюдал за именитыми поку­пателями и сам кузнец. Правда, они пока ничего не ку­пили, лишь вертели в руках его товар, переговарива­лись меж собой да охали. Но глаз у Кукши был наме­танный, кузнец точно знал: если что приглянулось человеку, знающему толк в оружии и доспехах, то уй­ти он не сможет, обязательно выложит сполна за по­нравившийся товар, а потом при возможности еще вер­нется не раз.

— Князь пресветлый, Михаил Ярославич, — пре­одолев смущение, заговорил Кукша, видя, что тот все никак не налюбуется удивительной змейкой. Кузнец шумно вздохнул, словно набрал в мехи побольше воз­духа, и решительно продолжил: —

Вижу, что пришел­ся нож этот тебе по нраву, так прими его от меня. Неве­лик дар, да от чистого сердца.

— Что ж, благодарствую, — ответил довольный князь, про себя заметив, что кузнец-то не только силен да наблюдателен, раз заметил, что нож его приглянул­ся, но и смекалист: нашел что сказать да и себя с луч­шей стороны показать. Ведь князь мог и так понравив­шуюся вещь забрать, а получилось, что вроде как обя­зан кузнецу за его дар. — Но теперь мне и ножны надобны, вот их ты мне и продашь. Есть ли у тебя под­ходящие? — спросил Михаил Ярославич.

— Как не быть, — с готовностью ответил кузнец и протянул те самые ножны, в которых покоился до прихода покупателей нож и которые тоже украшала извилистая змейка, только совсем плоская и тонень­кая. Отдавая ножны князю, он тихо, как будто говорил эти слова только для себя, добавил смущенно: — Сына работа.

Однако князь услышал сказанное.

— За твое и его мастерство, — проговорил он, вкладывая в широкую ладонь, на которой покоились ножны, гривну и забирая покупку.

Посадник недоумевал, он незаметно посмотрел на Михаила Ярославича, потом на воеводу и сотников, но они молчали. Он тоже ничего не стал говорить, хоть и считал эту сделку не только невыгодной, но даже не­нужной тратой: ведь кузнец и так бы отдал приглянув­шуюся вещь, да еще бы благодарил Бога, что князь вы­брал его товар.

Воевода же, внимательно наблюдавший за всем про­исходящим, одобрительно кивнул, увидев, что князь вложил в руку кузнеца блестящий кусочек серебра.

«Дальновидный поступок. Мудрый, — подумал Егор Тимофеевич, поглаживая усы, — и мастера ува­жил, и свою щедрость показал, и к тому же дал всем понять, что казна княжеская не пуста. Хоть и молод, да умен наш князь», — с удовольствием отметил воево­да и снова провел ладонью по усам и бороде, серебрив­шимся от инея.

Лавка Кукши была самой последней в ряду. На не­большой полянке за ней дорога, которая, попав на тор­жище, разделилась на несколько ручейков, снова сли­валась в одно целое, поворачивала в сторону и текла между теснившихся друг к другу дворов.

Можно было проехаться и по другим рядам, посмо­треть, что за товары в ходу у москвичей, но князь ре­шил сделать это в следующий раз и направил коня дальше по наезженной дороге, через посад.

Он ехал, не торопясь, рассматривая дома, укрывши­еся за невысокими заборами, поглядывая на горожан, то и дело попадавшихся навстречу и поспешно склоняю­щих перед ним головы. Видел князь избы неказистые и какие-то неухоженные дворы, из которых посмотреть на него выходили угрюмые мужики и неприветливые бабы. Однако Михаил Ярославич с удовлетворением от­мечал, что все-таки чаще встречает он людей с добрыми, открытыми лицами, а среди увиденных построек много крепких, хоть и не таких больших, как у ворот детинца или на Великой улице.

«Наверняка в другую пору здесь грязь непролаз­ная, — едва не произнес вслух князь, но, глядя на по­сад, укрытый чистым снегом, раздумал, решив, что, может быть, он ошибся и растаявшие весной сугробы не превращают узкие улицы в непроходимое болото. — Поживем — увидим, — сказал он себе и, проехав мимо избы, смотревшей на мир кривыми оконцами, свернул на соседнюю улочку.

Там перед князем и его спутниками открылся та­кой же малопривлекательный вид на небогатые дворы. Михаил Ярославич, вдоволь наглядевшись на посад­ские строения, стеганул плеткой Ворона. Конь пронес­ся мимо убогих жилищ, обогнул стороной торжище и уж было направился к видневшимся невдалеке рас­пахнутым воротам детинца, но князь направил его по той улице, по которой два дня назад дружина вошла в Москву.