Михаил Булгаков

Калмыкова Вера Владимировна

Но Луначарский был не единственным. В то время среди видных московских журналистов значился Александр Робертович Орлинский. Он-то и возглавил травлю Булгакова. В своей рецензии Орлинский писал, что пьеса – «политическая демонстрация, в которой автор симпатизирует отбросам Белой гвардии» [15], и на полном серьезе призывал современников к походу против спектакля.

В первые десятилетия Советской власти было принято проводить общественные диспуты по разным поводам. Предметом обсуждения могло стать что угодно. Диспуты проходили на любой общественной площадке. Булгакова часто приглашали, но ходил он сравнительно редко. Так, однажды он посетил диспут в здании театра

Всеволода Мейерхольда на Триумфальной площади (ныне площадь Маяковского). Стоило автору появиться в зале, он сразу был узнан (вероятно, поклонников Орлинского его обычная изысканная манера одеваться раздражила чрезвычайно) и из зала послышались крики: «На сцену его!»

«По-видимому, не сомневались, что Булгаков пришел каяться и бить себя кулаками в грудь. Ожидать этого могли только те, кто не знал Михаила Афанасьевича.

Преисполненный собственного достоинства, с высоко поднятой головой, он медленно взошел по мосткам на сцену. За столом президиума сидели участники диспута, и среди них готовый к атаке Орлинский. <…>

Наконец предоставили слово автору „Дней Турбиных“. Булгаков начал с полемики, утверждал, что Орлинский пишет об эпохе Турбиных, не зная этой эпохи, рассказал о своих взаимоотношениях с МХАТом. И неожиданно закончил тем, ради чего он, собственно, и пришел на диспут.

– Покорнейше благодарю за доставленное удовольствие. Я пришел сюда только затем, чтобы посмотреть, что это за товарищ Орлинский, который с таким прилежанием занимается моей скромной особой и с такой злобой травит меня на протяжении многих месяцев. Наконец я увидел живого Орлинского. Я удовлетворен. Благодарю вас. Честь имею.

Не торопясь, с гордо поднятой головой, он спустился со сцены в зал и с видом человека, достигшего своей цели, направился к выходу при гробовом молчании публики.

Шум поднялся, когда Булгакова уже не было в зале» [9, с. 167, 168].

Еще один диспут, 7 февраля 1927 г., шел не в такой оскорбительной для писателя обстановке. На нем обсуждались две пьесы – «Любовь Яровая» Константина Тренева и булгаковские «Дни Турбиных». Героиня Тренева оказалась перед сложным выбором: семейное счастье с любимым мужем, чудом не погибшим в Гражданскую войну белым офицером, или служение революции. Она выбрала второе и предала мужа. Для Булгакова положительная оценка героя-предателя невозможна. Однако следует знать, что критики с восторгом приняли «Любовь Яровую», на много лет утвердившуюся с тех пор на советских театральных подмостках.

«…На диспуте… превратившемся… в обсуждение пьесы „Дни Турбиных“, Булгаков попытался объяснить… нюанс романа (сохранилась не вычитанная автором и стилистически явно дефектная стенограмма, но мысль Булгакова, в общем, ясна): „Если бы сидеть в окружении этой власти Скоропадского, офицеров, бежавшей интеллигенции, то был бы ясен тот большевистский фон, та страшная сила, которая с севера надвигалась на Киев и вышибла оттуда скоропадчину“.

Это ощущение неодолимо надвигавшейся силы, в январе 1919 года в петлюровском Киеве еще более обострившееся, Булгаков очень хотел передать» [14, с. 130].

К двум приведенным эпизодам хочется добавить совсем немногое. Михаил Булгаков, по свидетельству его второй жены Любови Евгеньевны Белозёрской, с той поры так никогда и не избавится от нервного тика – легкого подергивания левым плечом.

Александр Робертович Орлинский (настоящая фамилия – Крипс) летом 1937 г. будет арестован в Петропавловске-Камчатском, приговорен по статье 58–1а-7–8–11 УК РСФСР о контрреволюционной деятельности и расстрелян 26 ноября 1956 г. Впоследствии реабилитирован.

Пройдет чуть больше 20 лет. Булгакова уже не будет в живых.

И в 1946 г. совсем в другом месте над совсем другим писателем, Михаилом Михайловичем Зощенко, будет учинен суд по тому же сценарию, что был опробован на Булгакове. И Зощенко, старый боевой офицер, так же, с гордо поднятой головой, заявит обвинителям, что ни в чем не считает себя виновным. И так же уйдет из зала. Только среди такого же гробового молчания раздадутся аплодисменты двух людей – драматурга Израиля Меттера и художницы Ирины Кичановой.

Перемена судьбы

На спектакль «Дни Турбиных» во МХАТе люди ходили столько раз, сколько могли достать билеты. Перед руководителем государства И. В. Сталиным эта проблема, разумеется, не стояла; известно, что он посещал спектакль во МХАТе неоднократно, не меньше 15 раз. Очень хвалил артиста Хмелева, игравшего Алексея Турбина. Бывал и на другом спектакле по пьесе Булгакова, на другой сцене – премьера «Зойкиной квартиры» (1926) в театре им. Евг. Вахтангова состоялась почти одновременно с «Днями Турбиных».

Вероятно, поддержка Сталина сыграла определяющую роль в том, что у спектакля «Дни Турбиных» сложилась все-таки довольно долгая сценическая история. Однако «волнение и напряжение вокруг спектакля оказались таковы, что для возобновления его на каждый новый сезон стали приниматься беспрецедентные для сов<етского> театра секретные решения Политбюро [3] » [10, с. 124].

Успех пьесы, принесшей столько треволнений, сделал Булгакова, пусть и не на долгое время, состоятельным человеком. «Появились деньги – он сам говорил, что иногда даже не знает, что делать с ними. Хотелось бы, например, купить для кабинета ковер. Имеет право писатель украсить свой кабинет ковром? Но, помилуйте, купишь ковер, постелешь, а тут, изволите ли видеть, придет вдруг инспектор, увидит ковер и решит, что недостаточно обложил тебя – не иначе как писатель скрывает свои доходы!.. И таким наложищем обложит, что и ковру рад не будешь, и дай Боже, чтобы на пару штанов осталось!

3

Имеется в виду Политбюро ЦК ВКП(б), а затем и ЦК КПСС, основной партийный и государственный орган в СССР вплоть до 1991 г.

Писатели в ту пору должны были так же, как и „частники“ и „ремесленники“, подавать декларации о своих доходах, а Булгаков, бывший тогда особенно на виду, почему-то вызывал постоянное недоверие своего фининспектора. Должно быть, из-за недружелюбных статей о Михаиле Булгакове в разных газетах» [9, с. 168].

В феврале 1926 г. Булгаков выступал на диспуте «Литературная Россия» в московском Колонном зале Дома Союзов. Вместе с Виктором Шкловским, писателем и литературоведом, он требовал прекратить фабрикацию «красных Толстых» и утверждал, что большевикам пора прекратить смотреть на литературу с узкоутилитарной точки зрения. Писатель не обязан «обслуживать» идеологию, создавая образы, угодные власти. Таким путем никогда не создать произведений искусства, поскольку художественное слово свободно и лишь потому художественно. И только поэтому оно может воспитывать, как всегда воспитывает личный пример, поступок, а ведь для писателя слово – это дело. Вот почему, если коммунистическая партия на самом деле озабочена тем, чтобы вырастить настоящего нового человека, необходимо дать место в журналах настоящему живому слову и живому писателю. Надо дать возможность писателю писать просто о человеке, а не о политике [6].