Михаил Федорович
Шрифт:
При виде их Людмила всплеснула руками.
— Голубушки вы мои! — воскликнула она, но все вошедшие взглянули на нее с какой-то злобою.
— Змея подлая! — прошептала Анисья, одна из девушек.
— Сказывай ты, купец! — с усмешкою проговорил Колтовский.
Ахлопьев злобно сверкнул на Людмилу глазами и заговорил:
— Увидела она князя Михаила и решила приворожить О ту пору она моей невестой была. Заскучала очень, стала к Ермилихе ходить. Однажды князь у нее воды испить просил. Ему подала из ковша с наговором, и с того часа князь, что ни день, к Шерстобитовой
Людмила улыбнулась.
— Потому что люба была!
— Молчи! — крикнул на нее Теряев.
— А потом взял их князь и к себе в усадьбу увез, — продолжал Ахлопьев. — Там они надумали княгиню молодую извести. На том крест целую!…
— Не думала! Врет он со злобы! — закричала Людмила.
— Молчи! — пригрозил ей дьяк и сказал: — Говори теперь ты, Ермилиха!
— А что я, — загнусила старуха, — я ничего не знаю. Просил меня князь: «Уговори уехать девушку!» — и я пошла.
— Опять! — зашипел дьяк. — А что вчера говорила? Игнашка, дыбу!
Ермилиху подхватили под руки.
— Ой, родимые, — завопила она, — вспомнила! вспомнила!
— Шептала на воду?
— Шептала, родимые! — Ермилиха дрожала как лист и испуганно глядела на стоявшего подле нее мастера.
— Приворот-корень давала?
— Ой, давала, давала!
— Извести княгиню думала?
— Она думала, — указывая на Людмилу, сказала Ермилиха.
— Врет! Не было у меня и в мыслях этого! — вскрикнула Людмила.
— А это что? — проговорил вдруг Теряев, указывая на ее обнаженную грудь.
— Сорви! — приказал дьяк.
Заплечный мастер ухватил ладанку, что висела на шее Людмилы, и рванул ее что было силы. Людмила упала на колени и вскрикнула.
— Вскрой! — сказал дьяк.
Палач провел по ладанке ножом и вынул оттуда прядь волос.
— Это что? — строго спросил князь.
— Волосы! Мои волосы! Сыну дать хотела, — ответила Людмила. — И такую же князю дала, как он в поход ехал!
— Терлик! — вскричал князь. — Приворот! Читай, дьяк, приговор!
— Ну, вы! — закричал на всех боярин Колтовский. — Слушайте!… Дьяк читать будет!
Дьяк поднялся и гнусавым голосом начал чтение. Сперва в приговоре перечислялись вины всех, как они приворотным зельем заманили молодого князя Теряева, а потом — как замыслили извести молодую княгиню и ее новорожденного.
— А потому тебя, дворянскую вдову Надежду Шерстобитову, и тебя, дворянскую дочь Людмилу Шерстобитову, и тебя, посадскую вдову Парасковью Ермилиху, как в ведовстве уличенных и с нечистою силою знаемых, и зелье на гибель православной души готовивших, живыми огнем спалить! А вас, девок, холопок князя Теряева-Распояхина Анисью, Варвару и Степаниду, за пособничество да укрывательство кнутом стегать и большой палец на руке отсечь!…
В застенке поднялся вой. Людмила покачнулась и упала.
Князь медленно возвращался к себе домой, а на сердце его было тяжко, тяжко. Чувствовал он радость, что спас сына и невестку свою и внука от злых происков, и в то же время образ Людмилы и ее голос не выходили из его головы. Так бы и оберег ее от тяжкой смерти!…
А в это время заплечные мастера торопливо готовили сруб
Так окончились любовь и счастье Людмилы…
XIII РУССКОЕ ГОРЕ
Положение русских под Смоленском сразу изменилось после рокового дела с шестого на седьмое августа. Время бездействия сменилось беспрестанными кровавыми сражениями, и доблесть русского войска меркла пред Владиславом, едва ли не умнейшим полководцем того времени.
— Да нешто можно тут Михаилу Борисовичу стоять? — говорили с совершенным недоверием русские военачальники про Шеина, а некоторые угрюмо прибавляли: — Десять раз можно было Смоленск завоевать, а мы целый год онучи сушили! Ну, вот теперь и дождались!
— Умирать теперь, ребятушки, придется! — слышались голоса в войсках.
Шеин не слышал, но чувствовал обращенные к нему укоры и становился все мрачнее и суровее. Теперь он уже не собирал советов и действовал от себя, хотя все его действия сводились к каким-то ожиданиям.
Особый роман можно посвятить этой тяжелой године нашего войска — так много заключалось в ней отдельных событий, столько совершалось героических подвигов и так трагически закончился этот неудачный поход.
Только сутки дал роздыха польский король своим войскам и повел их снова в дело. Против Шеина пошел Казановский, против Прозоровского — Радзивилл, а главные силы — снова против мостовых укреплений Сандерсона и Матиссона. Казановский шаг за шагом теснил Шеина и успел выставить несколько окопов, чем отрезал его от лагерей Прозоровского и Матиссона. Другие атаки поляков были не столь удачны, но ярость, с которою велись они, показывали, что победы поляков есть дело времени.
Снова был сделан небольшой перерыв, в течение которого все-таки происходили ежедневные битвы между частями, а двадцать первого августа король опять повел свои сокрушительные атаки. Но здесь Шеин словно очнулся на время от спячки. В то время, как король Владислав бился с Прозоровским, Шеин набросился на Радзивилла, смял его. уничтожил окопы и успел переправить часть войска на другую сторону Днепра, чем отвлек короля от нападения и снова восстановил прерванное сообщение.
Эта победа была едва ли не последнею во время злосчастной кампании. Да и тут торжество было омрачено.
Сандерсон и Матиссон, занимавшие центральную позицию, видя, что они со всех сторон окружены польскими войсками, и боясь быть совершенно отрезанными, снялись ночью и, бросив три пушки и множество ружей, осторожно удалились в лагерь Шеина.
Боярин всплеснул руками и зарычал как зверь:
— Что вы сделали со мною?
— Мы не могли держаться. Завтра же нас заперли бы и потом вырезали бы! — ответил Матиссон.
— Там мы были бесполезны, — прибавил его товарищ.
А на другое утро их лагерь был занят дивизией Бутлера. Поляки совершенно придвинулись к горе, и король свободно въехал в Смоленск. Между Прозоровским и Шеиным левую сторону Днепра укрепились поляки. Русских соединяли только длинные цепи окопов, с южной стороны Смоленска окружившие город.