Михаил Федорович
Шрифт:
А это, на наш взгляд, не так. Анализ так называемой «программы патриарха Филарета» показал, что в первые годы после его возвращения можно говорить не об осуществлении какого-то заранее продуманного плана реформ, но лишь о самых общих целях, движение к которым и диктовало власти принимаемые решения. Указы царя и Боярской думы чаще всего зависели от челобитных или выписок по делам, рассматриваемых на думских заседаниях, и следовали заведенному прежде приказному порядку. Это не значит, что власть московских государей не была инициативной, что Михаил Федорович вместе с отцом не продумывали своих действий или не учитывали последствий тех или иных поступков. Но им совсем не обязательно было заниматься для этого какой-то идеологической подготовкой. На всю их деятельность сильнейшее влияние оказывали фундаментальные ценности; достаточно было того, что царь и патриарх издавали указы во имя восстановления прежнего порядка вещей, установленного «прирожеными государями», и защищали православие. Лучше патриарха Филарета Никитича никто не мог олицетворять такую преемственность с прошлым веком. Правда, современникам было понятно и другое: опыт Смутного времени тоже нельзя было отменить, как нельзя было уйти от решения
Поступали ли челобитные, выходил ли на улицы «мир», приходили ли «вести» о появлении врагов на границах, — все это сразу же запускало механизм рассмотрения «дел». Нет никаких признаков того, что патриарх Филарет Никитич вникал во все тонкости управления; наоборот, распоряжения судьям московских приказов шли от царя и Боярской думы. В этот период царствования Михаила Федоровича Боярская дума в основном сохранила свое первенствующее значение, хотя ее роль коллективного советчика перешла теперь к патриарху Филарету. Уже ни один «сильный человек» в Думе не мог влиять на царя Михаила Федоровича, как раньше, поскольку все такие влияния нейтрализовались патриархом. Показательно и то, что в 1620-е годы прекращается практика земских соборов, так как в присутствии патриарха становился лишним любой мирской совет, даже «всей земли».
Суть происходивших изменений состояла в том, что с приездом патриарха Филарета Никитича утверждалось и развивалось самодержавие, а не двоевластие московских государей. Е. Д. Сташевский заметил, что при новой династии стала складываться своя общественная философия, но не совсем удачно назвал ее философией «общего блага». Если же обратиться к источникам, то можно увидеть достаточно простую, даже банальную вещь. «Философской системой» патриарха, ради которой он трудился более всего, была самодержавная власть московских государей [328] . Формально это нашло отражение во введении новой государственной печати после 25 марта 1625 года, когда в титул царя Михаила Федоровича было добавлено слово «самодержец», а над головами орлов появилась «коруна» [329] . Но главное состояло в том, что именно патриарху Филарету Никитичу удалось убедить царя Михаила Федоровича воспринять философию власти, идущую от Ивана Грозного, а не от традиций Смуты. С одним «маленьким», но важным уточнением, которое внесли время и, возможно, характер самого царя Михаила Федоровича. Самодержавная власть перестала казнить и тиранить собственных подданных.
328
Сташевский Е. Д.Очерки… С. 374.
329
ААЭ. Т. 3. № 162. С. 229–230; ЗАРГ. № 141. С. 123.
Часть третья
Последние годы
Глава одиннадцатая
«Сильные люди»
За тридцать с лишним лет царствования Михаила Федоровича сменилось несколько так называемых «правительств». И в каждом из них рядом с царем находились бояре Иван Никитич Романов, князь Иван Борисович Черкасский, Федор Иванович Шереметев, а также Борис Михайлович и Михаил Михайлович Салтыковы (за исключением опалы, пережитой ими в 1623–1633 годах). Все они были связаны родством с Романовыми и составляли «ближний круг» царя. Но при этом нити управления оставались в руках Михаила Федоровича. Только от царского слова зависели основные решения Думы и соборов, разрешение местнических счетов внутри знати. Если на что и повлияло существование такой обширной «семьи» Романовых — Черкасских — Шереметевых — Салтыковых, то не на формирование особого правительства, подобного «Избранной раде» времени Ивана Грозного, а на возникновение понятия «сильные люди». «Сильный человек» в Московском государстве — это боярин или просто человек, имевший высокий чин в Государевом дворе, богатый, известный своим родством с царем или его родственниками. Искать управу на таких людей рядовым служилым людям, даже в распространенных делах о свозе крестьян или захвате земли, было бессмысленно. Как было сказано в деле, связанном со слободами боярина Ивана Никитича Романова в Елецком уезде, «в соседстве с таким великим боярином жить невозможно» [330] . Дьяки в приказах просто отговаривались и ничего не предпринимали, не желая ссориться с боярами из-за ретивых челобитчиков. Очень показателен в этом смысле спор, случившийся у Ивана Ивановича Арцыбашева с боярином князем Борисом Михайловичем Лыковым. Даже думный дьяк Иван Гавренев откровенно отсылал челобитчика напрямую к царю: «Бей де челом на меня государю, чтоб государь указал доложить себя, государя, мимо меня: а я де не стану от тебя остужатца с боярином с князем Борисом Михайловичем, что де мне боярина обвинить, а тебя оправить» [331] . Тягаться с иными «сильными людьми» не удавалось даже боярам. В 1628 году истец Иван Плещеев в спорном деле о свозе крестьян с одним из «именитых людей» Строгановых, говорил: «А Петр де человек сильной, мочно ему и скупать, нынеча де и бояр скупают» [332] .
330
Сташевский Е. Д.К истории колонизации Юга (Великий боярин Иван Никитич Романов и его слободы в Елецком уезде). М., 1913. С. 92.
331
Цит. по: Сташевский Е. Д.К истории дворянских челобитных // Сборник статей, посвященных Л. М. Савелову. М., 1915. С. 116; см. также: Андреев
332
Сташевский Е. Д.Очерки… С. 373.
Если попытаться обрисовать смену правительств в царствование Михаила Федоровича, то мы увидим, что царь отнюдь не был пассивным созерцателем процессов, происходивших внутри Боярской думы. Наоборот, именно он влиял на формирование ее состава. С первых лет нового царствования в Думе заседали разные лица, известные своими заслугами в Смутное время. Уже в коронационных торжествах 12 июля 1613 года была подчеркнута особая роль освободителей Москвы князя Дмитрия Михайловича Пожарского, пожалованного боярским чином, и Кузьмы Минина, которому был дан чин думного дворянина. Последний, как известно, попал в Думу вообще из «торговых мужиков» (небывалый случай в анналах русской истории, если не считать антипода Минина «торгового мужика» Федьки Андронова, заправлявшего делами во время польского владычества в столице и позже казненного). Но ни боярин князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, ни боярин князь Дмитрий Михайлович Пожарский, которых современники еще недавно рассматривали как реальных претендентов на царский престол, уже в силу одного этого обстоятельства не могли пользоваться влиянием на молодого царя.
Господствующие позиции занимали в Думе в 1613 году те бояре и окольничие, которые получили свой чин еще до избрания Михаила Федоровича. Только кланы Годуновых и Шуйских, родственники двух недавних царей, уступили свое влияние и положение другим родам. Остальные же смогли удержаться во власти, даже несмотря на недавнее вхождение в одиозную «семибоярщину», правившую страной под диктовку главы польского гарнизона в Москве Александра Госевского, представлявшего интересы короля Сигизмунда III.
Первым по старшинству и давности пребывания в боярском чине, с 1576 года, можно назвать князя Федора Ивановича Мстиславского. Он был признанным главой Думы, и совсем не случайно именно он, а не кто-нибудь другой первым подписал грамоту земского собора об избрании на царство Михаила Федоровича, рассылавшуюся в города 25 февраля 1613 года [333] . Его же имя открывает перечень боярских рукоприкладств (подписей) в «Утвержденной грамоте» об избрании Михаила Федоровича [334] . Однако ни князь Федор Иванович Мстиславский, ни еще один старожил в Думе — князь Иван Михайлович Воротынский, записанный в чин боярина еще в 1590/91 году, не претендовали на активное участие в управлении, довольствуясь своими родовыми привилегиями, обеспечивавшими им почет вне зависимости от любых политических изменений.
333
Любомиров П. Г.Очерк истории нижегородского ополчения 1611–1613 гг. М., 1939. С. 305–306.
334
Утвержденная грамота об избрании на Московское государство Михаила Федоровича Романова / Предисл. С. А. Белокурова. М., 1906. С. 77.
Рядом с ними по влиянию в это время можно поставить другого боярина, Федора Ивановича Шереметева, получившего свой чин в 1605 году. Он не скомпрометировал себя службой тушинскому самозванцу, а наоборот, был одним из героев борьбы с «Вором» в царствование Василия Шуйского. Федор Иванович Шереметев, представитель уже не княжеского, а старомосковского боярского рода, происходил из той же среды, что и Романовы, более того, находился с ними в близком родстве (его жена княгиня Ирина Борисовна Черкасская — двоюродная сестра царя) [335] . Он самым активным образом способствовал избранию Михаила Федоровича на царство и даже возглавлял посольство земского собора в Кострому, сумевшее 14 марта 1613 года уговорить Михаила Федоровича принять царский венец.
335
Платонов С. Ф.Московское правительство при первых Романовых // Статьи по русской истории. М., 1912. С. 385.
Боярину Ивану Никитичу Романову (в чине с 1605 года) первенствующая роль в Думе была уготована также по происхождению — как дяде нового царя. Он действительно занял самое почетное место при дворе Михаила Федоровича, однако тень еще одного несостоявшегося кандидата на царский венец нет-нет да и набегала на отношения дяди и племянника. Действительно, трудно было забыть неосторожные слова Ивана Никитича Романова во время избирательного собора, которые записал автор «Повести о земском соборе 1613 года»: «Тот есть князь Михайло Федорович еще млад и не в полне разуме» [336] .
336
Повесть о земском соборе 1613 года… С. 459.
В Думе к моменту коронации Михаила Романова в 1613 году, по подсчетам американского исследователя Роберта Крамми, насчитывалось 29 человек, из них 19 бояр, 8 окольничих, 1 думный дворянин и 1 думный дьяк [337] . Расстановка сил и очертания будущего правительства зависели от нескольких обстоятельств. Во-первых, от вхождения в Думу новых лиц, во-вторых, от назначений полковых воевод и тех, кто ведал отдельные приказы или был послан на воеводскую службу в города.
337
Crummey, Robert О.Aristocrats and Servitors. The Boyar Elite in Russia, 1613–1689. Princeton University Press, Princeton; New Jersy. 1983. P. 175.