Михаил Лермонтов. Один меж небом и землей
Шрифт:
«Ночь. II» углубляет эти страшные видения во сне: поэту открывается уже не жизнь на земле, где все по сути тлен и прах, а Космос, в котором царствует Смерть.
Погаснул день! — и тьма ночная своды Небесные, как саваном, покрыла. Кой-где во тьме вертелись и мелькали Светящиеся точки, и меж них земля вертелась наша…Откуда, с какого места в пространстве этот взгляд? — Уже не с земли, а из космоса. Поразительное, умиротворяющее, космическое видение нашей планеты в одном из последних стихотворений Лермонтова — «Спит земля в сиянье голубом…» — то,
И эта способность видеть небо с земли, и землю с неба — без сомнения, его врожденное свойство. Как и способность жить одновременно — и на земле, и в небесах…
Уснуло все — и я один лишь не спал…Видение смерти поначалу чудится ему с земли, но потом взгляд словно перемещается в космос:
Вот с запада скелет неизмеримый По мрачным сводам начал подниматься И звезды заслонил собою… И целые миры пред ним уничтожались, И все трещало под его шагами, — Ничтожество за ними оставалось — И вот приблизился к земному шару Гигант всесильный — все на ней уснуло, Ничто встревожиться не мыслило — единый, Единый смертный видел, что не дай бог Созданию живому видеть…В костяных руках скелета — по дрожащему человеку; они знакомы видящему, но не называются им.
И странный голос вдруг раздался: «Малодушный! Сын праха и забвения, не ты ли, Изнемогая в муках нестерпимых, Ко мне взывал, — я здесь: я смерть!.. Мое владычество безбрежно!.. Вот двое. Ты их знаешь — ты любил их… Один из них погибнет. Позволяю Определить неизбежимый жребий… И ты умрешь, и в вечности погибнешь — И их нигде, нигде вторично не увидишь — Знай, как исчезнет время, так и люди, Его рожденье — только Бог лишь вечен… Решись, несчастный!..»И несчастный созерцатель взывает о скорейшей гибели и друзей, и себя, и всего — лишь бы закончились мучения:
«…Ах! — и меня возьми, земного червя — И землю раздроби, гнездо разврата, Безумства и печали!.. Все, что берет она у нас обманом И не дарит нам ничего, — кроме рожденья!.. Проклятье этому подарку!..»Что эта тщетная, бедная жизнь, «где нет надежд — и всюду опасенья»!
И видел я, как руки костяные Моих друзей сдавили — их не стало — Не стало даже призраков и теней… Туманом облачился образ смерти, И — так пошел на север. Долго, долго, Ломая руки и глотая слезы, Я на Творца роптал, страшась молиться!Теперь уже голос его не замирает, как прежде, в страхе перед рвущимися изнутри хулам на небо — теперь он ропщет на Творца, «Страшась молиться». Порабощенность ужасу исчезновения столь сильна, что молитвы кажутся — страшными. Это предел земных мук — и юноша поэт познает этот предел страданий.
Позже, в том же 1830 году, появляется стихотворение «Ночь. III», совершенно не похожее на предыдущие.
Темно. Все спит. Лишь только жук ночной, Жужжа, в долине пролетит порой; Из-под травы блистает червячок, От наших дум, от наших бурь далек. Высоких лип стал пасмурней навес, Когда луна взошла среди небес… Нет, в первый раз прелестна так она! Он здесь.Это уже песня; она звучит мерно, согласно — и вновь появляются рифмы; и это — песнь одиночества. Но как оно, это одиночество, исполнено души! Какой напор, какая полнота чувств!.. От Байрона здесь — почти никакого следа; прошлые ночные видения-полукошмары изжиты; душа безбоязненно раскрыта жизни.
Огонь свечи — и луч луны.
Жар молодых сил, трепет жизни — и холод ночных небес.
Отблеск пламени в оконном стекле мешается с лунным лучом, как живой огонь любви с «презрением в крови».
Свеча — символ молитвы; но он, бодрствующий одиноко в ночи, молчит. В нем такая полнота души, такой избыток чувств, что слово невозможно. Оцепенение немоты, замирание в ней…
Так всклень налитый сосуд подрагивает влагой, боясь пролиться.
Так застывает на миг — на самом гребне — могучая волна перед тем, как рухнуть.
Это — молчание перед молитвой или перед гибелью…
На листе, где написано стихотворение, Лермонтов сделал помету: «Сидя в Середниково у окна».
Вот, что его томит и страшит в юности больше всего.
Только-только начав по-настоящему выражать себя в стихах, пятнадцатилетний Лермонтов возвращается снова и снова к теме смерти, будто хочет раз и навсегда выяснить свои отношения с ней. (Разумеется, с налету это ему не удастся — понадобится вся жизнь, и личная, и творческая, чтобы как-то определиться.) Голос его еще не утвердился, образы расплывчаты, противоречивы, язык порой смутен и мысль не отчетлива, но как, несмотря на все, поразительно много сказано в этом юношеском стихотворении!.. Да, поэт, конечно, хочет, чтобы его труд вдохновенный «когда-нибудь увидел свет». Однако тут же восклицает: «Зачем? что пользы будет мне?» Смерть — разрушение, и оно свершится там, где его уже не будет.
Я не хочу бродить меж вами По разрушении! — Творец, На то ли я звучал струнами, На то ли создан был певец? На то ли вдохновенья, страсти Меня к могиле привели? И нет в душе довольно власти — Люблю мучения земли.Мучения земли — это его мучения на земле, суть его жизни. Он любит жизнь и то, что даровано ему в жизни.
И этот образ, что за мною В могилу силится бежать, Туда, где обещал мне дать Ты место к вечному покою. Но чувствую: покоя нет, И там, и там его не будет; Тех длинных, тех жестоких лет Страдалец вечно не забудет!..Покоя нет — потом, почти веком позже, это повторит Александр Блок (правда, сначала воскликнув и: «уюта нет», — новый век уже искал забытья в комфорте).
Однако для Лермонтова покой — в умиротворении, с незабвенным присутствием в душе того, что было в жизни, от чего он страдал и мучился. Вот какого покоя жаждет поэт, и это дороже ему людской памяти и «труда вдохновенного», важнее всего на свете.
Земное он желает забрать с собою в небесное. Не иначе! А это земное — любовь.