Михаил Ломоносов
Шрифт:
Двадцать лет спустя Ломоносов в письме графу Шувалову вспоминал:
«Обучаясь в Спасских школах, имел я со всех сторон отвращающия от наук пресильные стремления, которыя в тогдашние лета почти непреодоленную силу имели. С одной стороны, отец никогда детей кроме меня не имел, говорил, что я, будучи один, его оставил, оставил все довольство (по тамошнему состоянию), которое он для меня кровавым потом нажил и которое после его смерти чужие расхитят. С другой стороны, несказанная бедность: имея один алтын в день жалованья, нельзя было иметь на пропитание в день больше как за денежку хлеба, и на денежку квасу, прочее на бумагу, на обувь и другие нужды. Таким
Вообще-то на квасе и воде долго бы он не протянул. Физически крепкий, грамотный Михайло имел возможность «подрабатывать» себе на жизнь: разгружать и колоть дрова, писать письма и прошения. По сведениям, приведенным И.И. Лепехиным, он получал деньги и от отца, который, по-видимому, надеялся, что сын вернется в отчий дом.
В ту пору Ломоносов написал свое первое стихотворение по случаю наказания за какой-то школьный проступок (чем он провинился, неизвестно; судя по всему, поддался каким-то мирским соблазнам):
Услышали мухи Медовые духи, Прилетевши, сели, В радости запели. Егда стали ясти, Попались в напасти, Увязли бо ноги. Ах — плачут убоги, — Меду полизали, А сами пропали.Преподаватель по достоинству оценил содержание и легкость слога сочинения: «Превосходно». Михайло Ломоносов смог преодолеть «почти непреодолимую силу» обстоятельств. За первый год он прошел первые три (из восьми) класса и мог уже писать стихи на латинском языке. За три года окончил он шесть классов и по собственной инициативе изучил греческий язык.
Трудно оспорить мнение А.И. Львовича-Кострицы: «Если бы нашим юношей руководили соображения о будущем, мечты о карьере ученого, то, наверное, из этих туманных мыслей и эгоистических соображений ничего бы не вышло. В том-то и вся суть, что Ломоносовым руководила живая и напряженная страсть — жажда научного знания. Эта беззаветная любовь к науке, наполнявшая пылкую душу здорового парня, подчинила себе все его существо. Для юноши знание само по себе являлось единственной целью, оно порождало все его стремления и давало им высшее и законченное удовлетворение».
Для России того времени о карьере ученого речи быть не могло уже потому, что такая профессия оформилась много позже. Была теоретическая возможность войти в Петербургскую Академию наук, открытую в конце 1825 года. Мог ли на это рассчитывать учащийся Славяно-греко-латинской академии, почти незнакомый с естественными науками? Вероятность такого события была ничтожно мала.
При значительных успехах в учебе можно было надеяться на то, что удастся продолжить образование, изучая науки естественные. Хотя крестьянскому сыну, не имеющему вельможных покровителей, приходилось полагаться только на себя и счастливый случай. Прежде всего надо было преуспеть в изучении предметов, которые преподавались в Спасских школах. И Ломоносов постоянно был одним из лучших учеников.
На четвертом году учения попал он в скверную историю, да еще по
Готовилась экспедиция под руководством статского советника картографа Ивана Кирилова в земли башкир, на реку Орь, для изучения тех мест и основания крепости (Оренбурга). Чтобы обращать иноверцев в православие, требовался ученый поп. Но желающего отправиться в трудную и опасную экспедицию найти оказалось трудно. И вдруг объявился доброволец: ученик риторики Ломоносов.
Иван Кирилов встретился и побеседовал с ним и, как записал ректор Академии, «тем школьником по произведении его в священство будет он доволен». Осталось только рукоположить его в сан священника и отправить в экспедицию.
Сохранилась запись 4 сентября 1734 года в «Ставленническом столе Московской Славяно-греко-латинской академии», где сказано, что «в допросе он сказал: отец у него города Холмогорах церкви Введения пресвятые Богородицы поп Василей Дорофеев». При таком отце путь в попы открыт. Вот только замерло сердце у Михайлы, когда прочел в конце показаний: «А буде он в сем допросе сказал что ложно, и за то священного чина будет лишен, и пострижен и сослан в жестокое подначальство в дальний монастырь».
Поставил свою подпись под документом Ломоносов, надеясь на русский авось. Не тут-то было! В канцелярии сличили это показание с прежним, где он представился дворянским сыном, и написали запрос в Холмогоры: есть ли там «поп Василий Дорофеев и при нем, попе, сын его Михайло… и коликих он, Михайло, лет?».
Прежде чем отправить запрос в Холмогоры, ознакомили с ним Ломоносова. И он признался в обмане. Осталось только решить, какое наказание ему назначить.
Тогда-то и встретился Ломоносов с Феофаном Прокоповичем. В Академии вряд ли желали расставаться с лучшим учеником. Но как молено терпеть того, кто дважды солгал святым отцам? По-видимому, обратились за советом к Феофану, и он решил сам поговорить со строптивым юношей, учинив ему суровый экзамен. А в завершение произнес:
— Пускай о тебе теперь звонят хоть в самый большой колокол. Ничего не бойся. Отныне я твоя защита!
Возможно, участие Феофана в судьбе Ломоносова стало тем самым счастливым случаем, без которого русская культура не получила бы мощного импульса к дальнейшему развитию, который был дан нашим великим ученым, поэтом, просветителем. У этих двух людей было незримое и, возможно, не сознаваемое ими духовное единство.
«Феофан не хотел оставлять талантливого парня в нелюбимой им Московской Академии, — пишет историк Виктор Смирнов. — По его ходатайству Ломоносов был принят в гимназию при Петербургской Академии наук. Видимо, по совету Феофана Ломоносов посетил его «альма-матер» — Киево-Могилянскую академию, где присутствовал на знаменитых богословских диспутах».
Прокоповичу тогда оставалось жить всего лишь год. Его заступничество за Ломоносова, которому грозила ссылка в дальний монастырь, его одобрение и поддержка были поистине судьбоносны для нашего великого соотечественника.
Глава 2
ПРИКЛЮЧЕНИЯ РУССКОГО ЗА ГРАНИЦЕЙ
Образование — то, что мудрому открывает, а от глупого скрывает недостаточность его знаний.
Росток, тянущийся к солнцу, всегда находит дорогу между камней. Чистейший логик, если никакое солнце не притягивает его, запутывается в сумбуре проблем.