Михаил Орлов
Шрифт:
«Был ещё среди нас Михаил Сергеевич Лунин, весьма бойкого ума при большой образованности, но бойкой молодеческой жизни, к которой в то время общая была наклонность. Это лицо впоследствии выказало, во время ссылки в Сибирь, замечательную последовательность в мыслях и энергию в действиях. Он умер в Сибири — память его для меня священна, тем более что я пользовался его дружбой и доверием, а могила его должна быть близка к сердцу каждому доброму русскому»{47}.
Знакомясь со списком тогдашних однополчан юного Михаила Орлова, понимаешь, что многие из них не просто вошли в историю Российской империи, но и сами эту историю творили. Герой нашей книги — из их числа. Не пройдёт и девяти лет, как он получит генеральские эполеты. Однако портрет генерал-майора
Однако всё это впереди. Мы же возвращаемся в достопамятное лето 1805 года…
Глава третья.
«ПОМЕРКНИ, СОЛНЦЕ АВСТЕРЛИЦА!»
«10 августа все части войск нашей гвардии, назначенные в поход… выстроились на Измайловском плацу. Общее начальство над ними принял великий князь, цесаревич Константин Павлович. В назначенный час на Измайловский плац прибыл император и произвёл смотр находившимся в строю войскам, которые затем и двинулись в поход.
Гвардейский отряд разделён был на шесть эшелонов, двигавшихся на близком друг от друга расстоянии и получивших приказание соединиться в городе Брест-Литовске»{48}.
Эшелоны были названы «сводными бригадами»; Кавалергардский полк следовал вместе с лейб-гвардии Казачьим и лейб-гвардии Гусарским полками, а также — с пешими лейб-гвардии Измайловским и Лейб-гренадерским, тогда ещё к гвардии не причисленным. Маршрут следования гвардии проходил через Лугу, Порхов, Великие Луки, Витебск, Минск и Несвиж…
Действительно, поначалу всё весьма напоминало загородную прогулку — в особенности для кавалерии. По той причине, что время выступления полка было «отдано на произвол полкового командира», кавалергарды поднимались не рано (обычно же в конных полках в летнее время побудку играли в 5 часов) и начинали движение во временной промежуток от 7 до 9 утра. Довольно скоро всадники догоняли стройные пехотные колонны, выходившие в путь с рассветом…
По требованию цесаревича пешая гвардия шла, как на параде, «в замечательном порядке», в ногу, соблюдая равнение и установленные дистанции между взводами, полувзводами и отделениями, причём — во всегдашней готовности развернуться в боевой порядок. Офицеры находились на своих местах и строго следили за соблюдением того, что у военных именуется «дисциплиной марша». Всё это было совершенно бессмысленно и только усложняло длительные переходы, а потому кавалеристы прониклись к пехоте сочувствием. Они спешно, на рысях, обходили марширующие колонны — без обычных шуток и подковырок, основанных на старинном убеждении, что «пеший конному не товарищ», и шли далее, к своим «назначенным квартирам». Если привал приходился на город или большое село, это действительно были квартиры, если же останавливались в поле, то разбивали бивак — становились лагерем. К вечеру, когда подходили пехотные батальоны, у кавалеристов давно уже стояли палатки, курился дым костров, варилась каша… Кормили нижних чинов, к которым относились и юнкера, весьма неплохо: одной говядины на день отпускалось полфунта.
Офицерам, как и нижним чинам, было разрешено не пудрить волос — за исключением тех дней, когда проходили через большие города. Единственным в отряде, кто не пожелал воспользоваться монаршей милостью, был его командир — государев братец Константин Павлович, ни на шаг не отступавший от установленной формы одежды. Каждое утро он, облачённый в конногвардейский колет, появлялся перед полками аккуратно и красиво причёсанным, с белоснежными от пудры волосами. Человек не только деятельный, но и взбалмошный, он не мог просто возглавлять одну из колонн или, паче того, ехать в коляске. Нет, изо дня в день великий князь буквально метался между колоннами гвардейского отряда, проверяя и контролируя одних, других, третьих… В результате к вечеру от пыли, пота, а то и дождевой воды пудра на его голове превращалась в твёрдую серую корку, которую потом приходилось долго размачивать. Но цесаревич, что было присуще всем Павловичам — от царствующего Александра до малолетнего Михаила, — обожал всяческую парадность и не мог себе позволить ни на шаг отойти от уставных требований.
Зато гвардейские офицеры
29 сентября цесаревич, неутомимо рыскавший вдоль гвардейских колонн, был поражён тем, что позади 1-го эскадрона Кавалергардского полка следовала изящная бричка с возницей-кирасиром (несмотря на отсутствие кирас, нижних чинов кирасирских полков именовали кирасирами) на козлах. На вопрос, кому принадлежит бричка, тот бодро ответил, что ротмистру барону Лёвенвольде 1-му.
В Кавалергардском полку служили тогда в чине ротмистров братья Карл и Казимир, которых, по традиции русской армии, именовали по номерам: Лёвенвольде 1-й и Лёвенвольде 2-й. Они принадлежали к древнему германскому дворянскому роду, представители которого в XIII веке переселились в Ливонию, а в начале XVIII столетия, после взятия Риги русскими войсками, присягнули на верность России и царю Петру. «Звёздным часом» этого семейства стали смутные времена Екатерины I, Петpa II и Анны Иоанновны, когда Лёвенвольде получили графское достоинство… Но всё проходит. По вступлении на престол Елизаветы Петровны граф Рейнгольд Густав, кавалер высших российских орденов, был приговорён к смертной казни, милостиво заменённой ссылкой в Соликамск; в опале оказались и его родственники… К началу ХГХ столетия от всего некогда блестящего и влиятельного рода остались лишь два брата, служившие в Кавалергардском полку, — бароны Карл и Казимир, истинные рыцари как по своему облику, так и по характеру, по манерам и душе…
Но к судьбам последних представителей рода Лёвенвольде мы вернёмся несколько позже, а пока продолжим рассказ… Константин Павлович выяснил имена «совладельцев» брички, коими оказались штабс-ротмистр Левашов и поручик Уваров 3-й, однофамилец полкового шефа.
На следующий день был отдан приказ по гвардейскому отряду:
«…Как сей поступок показывает явное непослушание начальнику, от коего по Высочайшей воле сделаны были строгие подтверждения о неимении кавалерийским офицерам повозок, то на сие, сделав оным офицерам строжайший выговор, предписываю их арестовать и вести пешком за последним взводом Кавалергардского полка во время похода, содержа на полковой гауптвахте. А генерал-майору Де-Прерадовичу 2-му, который о сей повозке не был сведущ и на вопрос мой ответствовал мне, что, может быть, сие от него скрытно сделано, за каковое слабое смотрение и незнание, что происходит в командуемом им полку, в коем от него не должно быть ничего скрытного, отказывается на 24 часа от команды полком…»{49}
Приказ этот Константин Павлович диктовал в более спокойном состоянии, нежели накануне, когда «взгрел» командовавшего гвардейской кавалерией генерал-лейтенанта Кологривова, а потому приказ последнего, отданный сразу после разговора с цесаревичем, оказался гораздо жёстче:
«…1) Командиру полка г. ген.-майору Де-Прерадовичу за слабое смотрение отказать от командования и ехать назади онаго. Старшему по нему полк[овнику] кн[язю] Репнину принять командование. 2) Ротмистра барона Левенвольда 1-го и участвующих с ним в той повозке офицеров, как не повинующихся повелениям начальника, арестовать и вести их в последнем взводе. Повозку же со всею имеющеюся в ней поклажею кроме вещей, принадлежащих к мундиру, сжечь, а лошадей отдать в полки»{50}.
Насколько известно, повозку никто не сжигал; провинившимся офицерам пришлось пройти некоторое расстояние пешком — как тогда говорилось, «пехотой», зато генерал Депрерадович тут же написал рапорт, что он «болен простудою», и с комфортом поехал в обозе, ни о чём не заботясь и ни за что не отвечая. Конечно же, о происшествии незамедлительно сообщили полковому шефу, находившемуся при особе государя. Генерал-лейтенант Уваров подобрал соответствующий момент, чтобы в нужном свете рассказать Александру I о досадном недоразумении с цесаревичем. Известно, что отношения между августейшими братьями были весьма не простыми — недаром же впоследствии Константин Павлович променял столичный Санкт-Петербург на Варшаву, — так что 10 октября, после братского разговора tet-a-tet, великий князь прислал Депрерадовичу благодарственный рескрипт «за усердие к службе Его Императорского Величества». Государь патронировал кавалергардов, поэтому никому не следовало особенно их затрагивать.