Михаил Орлов
Шрифт:
Неудивительно, что следователи теряли к нему интерес; последний допрос был проведён 2 марта, а затем жизнь Орлова в камере стала напоминать пребывание в дешёвом пансионе. Мария Волконская, которая в апреле приехала в Петербург и добилась возможности посетить мужа в крепости, вспоминала:
«Граф Алексей Орлов (неудивительно, теперь он был и её родственник! — А. Б.) сам повёз меня в крепость. Когда мы приближались к этой грозной тюрьме, я подняла глаза и, пока открывали ворота, увидела помещение над въездом с настежь открытыми окнами и Михаила Орлова в халате, с трубкой в руках, наблюдающего с улыбкой за въезжающими»{374}.
Можно не сомневаться, что и обед ему привозили из ресторана. Конечно, кое-кто считал, что ему весьма повезло… Да, повезло! Но вот что на ум приходит: а если б члены общества на Московском съезде поддержали предложения Орлова — может, им и не пришлось бы теперь томиться в тюремных камерах?
Понятно, что подробно рассказывать о пребывании Михаила в крепости не имеет смысла, и завершим рассказ об этом
«Аудиториатский департамент находит виновным генерал-майора Орлова 1-го в том, что он, не удостоверясь в поведении майора Раевского, поручил ему в управление юнкерскую школу, потом, заметив в нём пылкие выражения и услышав о поступках Раевского во время командования им в полку ротою, не удалил его от юнкеров и, не приступя к секретному о том исследованию, оставил его по-прежнему начальником школы, при коей находясь, он до самого ареста внушал юнкерам вредные правила; сверх того он, Орлов, приказами по дивизии объявляя покровительство своё нижним чинам противу частных начальников их, велел читать сии приказы в ротах, чем ослаблена не только власть тех начальников, но и самая воинская дисциплина. А как по сему же поводу произошли все неустройства в 16-й дивизии и даже сделан нижними чинами Камчатского пехотного полка весьма нетерпимый буйственный поступок, коим Орлов при инспекторском смотре осмелился объявить прощение, не имея на сие права, то Аудиториатский департамент полагает: отставя его, Орлова, от службы, впредь никуда не определять и не позвалять ему выезжать из того места, где изберёт жительство»{375}.
По сравнению с другими Михаил Фёдорович отделался лёгким испугом.
«Великий князь Константин Павлович при чтении приговора суда заметил: Тут главнейших заговорщиков недостаёт; следовало бы первого судить или повесить Михаила Орлова» {376} .
Разумеется, не он один оказался таким «счастливым». «Много лиц, сильно скомпрометированных, не были даже допрошены. Генерал Шипов [231] , бывший интимным другом Пестеля, Александр Шипов [232] , князь Лопухин [233] , князь Илья Долгорукий [234] , который был директором Северного общества, граф Витгенштейн [235] , флигель-адъютант М. Орлов, который был арестован, заключён в С.-Петербургскую крепость и освобождён» {377} , — вспоминал корнет Кавалергардского полка Александр Муравьёв [236] .
231
Сергей Павлович Шипов (1789–1876) — генерал-майор, командир лейб-гвардии Семёновского полка с 1821 года; член Союза спасения и Коренного совета Союза благоденствия; генерал от инфантерии (1843).
232
Ошибка мемуариста! Иван Павлович Шипов (1793–1845) — полковник лейб-гвардии Преображенского полка, член Союза спасения и Коренного совета Союза благоденствия; командир лейб-гвардии Сводного полка, лейб-гвардии Гренадерского полка, генерал-майор (1828).
233
Павел Петрович Лопухин (1790–1873) — светлейший князь, генерал-майор, командир бригады; член Союза спасения, Коренного совета Союза благоденствия и Северного общества; генерал-лейтенант (1829).
234
Илья Андреевич Долгоруков (Долгорукий) (1797–1848) — князь, полковник гвардии, адъютант великого князя Михаила; член Союза спасения, блюститель Коренного совета Союза благоденствия; генерал-лейтенант (1844).
235
Лев Петрович Витгенштейн (1799–1866) — граф, ротмистр Кавалергардского полка, флигель-адъютант, сын фельдмаршала; член Союза благоденствия и Южного общества; уволен от службы с чином полковника (1828), светлейший князь (1834).
236
Александр Михайлович Муравьёв (1802–1853) — брат Никиты Муравьёва; осужден по 4-му разряду.
Незнакомые с Орловым заговорщики так объясняли произошедшее:
«Алексей Фёдорович Орлов употребил всю свою силу, всё своё влияние на государя, чтоб спасти своего брата Орлова, который был одно время членом Северного общества, принял 40 членов и сделал из них вернейших прозелитов. По ходу дела в Следственной комиссии Орлова нельзя было выпутать, и Алексей Фёдорович ожидал спасения брату единственно от монаршей милости, и для этого он выбрал минуту, когда государь шёл приобщаться Святых Тайн. Сначала государь ему отказал, сказав: “Алексей Фёдорович, ты знаешь, как я тебя люблю, но просишь у меня невозможного… Подумай, ежели я прощу твоего брата, то должен буду простить много других, и этому не будет конца”. Но Орлов настаивал, просил, умолял
237
Егор Михайлович Подушкин — плац-майор Петропавловской крепости.
Очень красиво, но не очень достоверно. И «сорок прозелитов», и то, как новоиспечённый граф «обещал посвятить всю жизнь свою государю», и даже подробности отъезда Михаила Фёдоровича из крепости…
Все «красоты» решительно перечёркивает резолюция барона Дибича на докладной записке Следственного комитета: «Продержав ещё месяц под арестом, и в первом приказе отставить от службы с тем, чтобы впредь никуда не определять. По окончании же срока ареста отправить в деревню, где и жить безвыездно; местному начальству иметь за ним бдительный тайный надзор»{379}.
При чём здесь барон Дибич, начальник Главного штаба? Да при том, что государю очень хотелось хотя бы ущипнуть младшего Орлова, не напрягая отношений с Орловым-старшим. Вот и сделали по старой русской пословице: «жалует царь, да не жалует псарь»… Мол, государь хотел освободить Михаила побыстрее… но отменять приказ начальника Главного штаба было неудобно.
Знакомые декабристы — в том числе и сослуживцы — его осуждали. Старинный друг и beau-frere Волконский писал так: «Лицо замечательное по уму, образованности и сердцу, преисполненному чувством полезного, бывшему впоследствии светилом среди молодёжи, но не оказавшему впоследствии того, что ожидали от него при грозных обстоятельствах 1826 года»{380}.
Непримиримый Михаил Лунин [238] прозрачно намекал (смысл намёка мы объясним чуть ниже) на Орлова: «Обозначим людей другого рода: помилованных по нашему делу. Их лыком шитая тактика небезопасна для неопытных. Одни прикидываются угнетёнными патриотами и успевают покорять удивление простаков своего квартала, издавая сочинения, которых никто не читает, и покровительствуя школы живописи…» {381}
Из крепости Михаил был освобождён 17 июня 1826 года. 19-го он уже был в Москве, и у дверей его квартиры стояли часовые. Для того чтобы увидеть зятя, Николаю Николаевичу Раевскому пришлось обращаться к московскому генерал-губернатору… В конце месяца фельдъегерь сопроводил Орлова в его село Милятино Калужской губернии; тамошний генерал-губернатор получил указание учредить за ним секретный надзор и ежемесячно докладывать о его поведении.
238
Михаил Сергеевич Лунин (1787–1845) — кавалергард в 1805–1815 годах, подполковник Гродненского гусарского полка; член Союза спасения, Союза благоденствия и Северного общества; осужден по 1-му разряду, скончался в Акатуйском тюремном замке при загадочных обстоятельствах.
А дальше действительно начинается «дожитие», с постоянными и упорными оправданиями… Например, в 1827 году в обществе прошелестел слух, что Михаил Фёдорович вознамерился самовольно поехать в Одессу — явно для того, чтобы, связавшись с греческими контрабандистами, покинуть российские пределы. Какой получился скандал, мы не знаем, но опальному генералу пришлось писать императору — вот его сохранившийся черновик письма:
«Всемилостивейший Государь!
Я никогда не имел намерения уехать в Одессу, и никому о том не писал, не говорил.
Воля Вашего Императорского Величества по сему предмету как всегда и во всяком случае была и будет для меня Святейшим законом.
Те, кто донесли о таком моём предприятии или обмануты неизвестным мне стечением обстоятельств или хотели оклеветать меня.
Предпринять то, в чём меня обвиняют, есть дело сумасшедшего.
Государь! я в таком положении, что … [239] малых огорчений.
Без службы, без почестей, без всякой будущности я искал убежища в семейных наслаждениях дружбы и законной (вставлено сверху. — А. Б.) любви…
239
Пропуск в тексте.
Государь, я льщу себя надеждою, что Ваше Императорское Величество не лишит милостивого внимания просьбы моей и позволит возвратиться мне к тестю моему. Не вы ли, Государь, позволили мне присутствовать в Москве при родах жены моей, из Вашего великодушия и вопреки собственного Вашего приговора?..»{382}
А вот пример иного толка. Гораздо позже, уже в 1836 году, пошли слухи о том, что Орлов явился переводчиком скандально знаменитого «Философического письма», написанного его старинным другом Чаадаевым. И Михаилу Фёдоровичу приходится писать оправдательное письмо на адрес шефа Корпуса жандармов: